Рябиновый мед. Августина

Картуз закатил глаза и стал облизываться. Владик подбежал к козе, обхватил ее, насколько достало рук, а ногой попытался оттолкнуть противного Чернушку.

— Да он еще толкается! — возмутился тот. — Шел бы ты, парень, по-хорошему… — И протянул руку не то к козе, не то к Владику.

— Уходите! — что было сил закричал мальчик. — Уходите! Не отдам Муську!

— Ах, он мамочку позовет! — уже поняв, что задуманное осуществить не удастся, вовсю паясничал Чернушка. Мяса не поесть вдоволь, так хоть потешиться. — Зови мамку. Ну, кричи: «Ме-е-е, ме-е-е!»

Чернушка дразнился очень обидно. Оттого, что детдомовец опередил его, когда он уже и на самом деле был готов позвать маму, Владик отчаялся — стало совсем невозможно закричать.

Он стиснул зубы и спрятал лицо в Муськиной мягкой шерсти. Коза жалобно блеяла. Мальчишки, потешаясь, катались по траве:

— Это он свою мамочку зовет!

— Нет, коза и есть его мамочка! Одно лицо! Маменькин сыночек! Ой, держите меня, граждане, я умираю!

Владик взял козу за веревку и хотел увести, но дорогу им преградили пацаны, которые еще не устали потешаться.

— Гляди, Коляй, мамочка ведет сыночка домой! Молочка несет!

У шпаны начался истерический безудержный смех.

Владик впервые в своей жизни испытал столь сильные неприятные чувства. Мир еще не успел повернуться к нему своей нелицеприятной стороной. Все, что его окружало, спешило уверить в своей любви. И коза, и соседский кот Васька, и детдомовский сторож Михеич. Даже те, чью любовь для себя Владик считал излишней, все же пытались навязать ее мальчику, как, например, тетка Глаша. А тут… Он был потрясен, обескуражен, растерян. За что?!

— А ну, отойдите от него! — услышал он и не сразу понял, откуда голос.

Картуз и Чернушка лениво повернули головы. На тропинке, ведущей к флигелю, стояла девочка. Владик ее тоже знал. Девочку звали Варя. Мать приводила ее иногда к флигелю и поила молоком.

На ней были синие спортивные шаровары и полосатая майка. В руках она держала рюху для игры в клек.

— Ну, кому сказала?

Владик исподлобья наблюдал за происходящим.

Картуз, Чернушка и Варя были одного возраста, но Варя выглядела старше — мальчишки не успели еще пойти в рост — были хлипкие и незначительные в сравнении с девочками своего отряда.

Варя — высокая, статная и наверняка сильная. Когда она вот так стояла, покачивая внушительной палкой, последнее не вызывало сомнения.

— Ты чё, Коммунарова, шакалишь? Тебя воспиталка подослала?

— Считаю до пяти. Чтобы вас тут не было, — поигрывая рюхой, заявила Варя. — Раз…

— Слушай, Картуз, она же чокнутая, — зашептал Чернушка. — Ты как знаешь, а я…

— Ты полегче, Коммунарова, полегче. Мы уже уходим.

— Два…

— Коляй, драпай! Она же того!

— Ведьма!

Мальчишки драпанули, а девочка проводила их несколькими шагами, только делая вид, что собирается догнать. Владик смотрел, как улепетывают обидчики.

— А почему они тебя испугались? — спросил он Варю, когда та повернулась в их с козой сторону.

— Трусы, вот и испугались, — неопределенно ответила она. — Дразнили тебя?

— Угу.

— Ну вот. Трусы всегда дразнят маленьких.

— Они хотели Муську зажарить и съесть.

— У, проглоты! Не нажрутся никак!

— А я тебя узнал. Ты — Варя.

— А ты — Владислав. Испугался?

Владик честно подумал:

— Нет. Только разозлился.

— Так и надо. Это верней.

— Они сказали, что я маленький сынок.

— Не маленький, а маменькин. Не обращай внимания.

— Это потому, что у меня мама есть?

— Ну да. У тебя есть, а у них нет. Вот им и завидно.

— А у тебя мама есть?

— Есть. — Варя остановилась. Они уже подошли к огороженному невысоким забором флигелю. — Ну вот мы и пришли.

Она протянула ему руку для прощального пожатия. Он сосредоточенно потряс.

— Стереги получше свою козу.

— А где она теперь?

— Кто?

— Твоя мама.

— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответила Варя. И улыбка куда-то делась с ее лица. Варя ушла, помахивая своей палкой.

В воскресенье Владик с матерью отправились в город. Выехали рано — с продуктовой подводой. На торговой площади попрощались с возницей и направились к соборному мосту. Проходя мимо собора, Августина старалась не смотреть туда, будто это могло что-то изменить. Собор — обезглавленный, неприятно-приземистый, с облупившейся по бокам штукатуркой — стыдливо прятался в разросшихся кустах за оградой. Там теперь размещались какие-то мастерские и баня.

Было непривычно в воскресенье не слышать соборного благовеста, не видеть стекающихся к площади отовсюду нарядно одетых горожан.

Августина крепко держала сына за руку, изредка кивая встречающимся по пути знакомым. Все, кто знал ее, знали и куда она направляется в воскресное утро, знали ее синее платье с поясом и белым кружевным воротником, ее строгое, почти всегда без улыбки, лицо. Впрочем, улыбка все же снисходила на это лицо, когда оно обращалось к идущему рядом мальчику. Мальчик был в коротких штанишках с помочами. В руках он держал букет маргариток.