Рябиновый мед. Августина

Асе нечего было возразить. Конечно, Маша — кремень. Никто прежде не мог заподозрить в кроткой, ласковой Манечке столь мощную внутреннюю силу и безмятежное бесстрашие. Возможно, Маша перешагнула черту, за которой вера становится сильнее инстинкта материнства? Но кто знает, так ли это? Жизнь нас проверяет всегда неожиданно и порой изощренно.

Помолчали, слушая треск свечи. Дети спали, уложенные валетиком на единственной койке. Владик спал клубком, Сережа — разметался во сне. Два ангела.

Маша сказала, глядя на огонь:

— Знаешь, одна моя приятельница из пансиона, Нина, вот также не имела никаких известий от мужа, его арестовали в тот год, когда и Митю. Так вот, недавно она мне письмо прислала. Уезжает к мужу на поселение.

— Нашелся?!

— Да! Представляешь, он был в лагере, а после его определили на поселение где-то в Сибири, она так счастлива…

— Ну, вот видишь…

— Да! Я и не сомневаюсь! Я только об этом мечтаю. Мы с Сережей сразу поедем к нему, немедленно. Я только этим живу, Иннуся… Ведь ни одного письма, ни одной весточки… От папы хоть из ссылки письма приходили, а от Мити…

— Все будет хорошо, — горячо заверила Августина. — Вон Кругловы живут в Сибири и не жалуются. Там, говорят, хорошие люди.

— Да, я жду. Я только этим живу… Ах, Инночка, милая, я такая эгоистка! — спохватилась Маша, схватив подругу за руки и тревожно вглядываясь ей в глаза. — У меня хоть какая-то надежда, а ты… Прости меня, прости, прости!

Августина обняла подругу, улыбнулась, кивнула на детей:

— Я для него живу.

— Да! Да, я тебя понимаю. Алешка бы гордился тобой. Ты такая…

В это время в коридоре раздались шаги. Кто-то прошелся, тяжело ступая, остановился напротив двери. Постоял.

Подруги замолчали.

Этот кто-то потоптался возле двери, затем осторожно постучал. Августина открыла дверь. На пороге стоял директор.

— Вы что-то хотели, Павел Юрьевич? — спросила, потому что он сам молчал, переминаясь со здоровой ноги на костыль.

— Не спится, знаете, — как-то виновато замялся директор, взглядывая то на Августину, то на Машу. — Вот, увидел под дверью свет. Может быть, заглянете к старому холостяку на чай? У меня варенье имеется… Извините, не знаю вашего имени-отчества…

— Мария Сергеевна, — представилась Маша.

— Ну так как? Мария Сергеевна, Августина Тихоновна?

Августина опешила. Не нашла ничего лучше, чем поспешно отказаться, забормотав что-то невнятное, извиниться и пообещать непременно рассмотреть его предложение в другой раз.

Капитан Флинт стушевался, отступил и поспешно удалился, что-то уронив в темном коридоре и наделав шума. Подруги уставились друг на друга.

— Подслушивал? — предположила Августина.

— По-моему, он на тебя глаз положил, — возразила Маша. — А ты с ним очень грубо обошлась.

— Не говори глупостей. Он вообще странная личность. Вынюхивает все что-то. Выпытывает мои взгляды на разные вопросы. На разговоры вызывает.

— Ну а ты что?

— Говорю с ним только по делу. Сейчас, Маша, лишнего слова нельзя сказать. Шварца — умницу — арестовали! Слепцова создала группу содействия ГПУ. Можешь себе такое представить?

Маша покачала головой. Сказать на это было нечего.

Августина давно стала придерживаться изобретенного ею самой правила: не вдаваться в идеологические вопросы, а просто делать порученное жизнью дело.

И делом этим на данный момент она считала воспитание детдомовцев. Впрочем, слово «воспитание» мало подходило к тому, чем доводилось ей заниматься.

Ежедневно приходилось следить за тем, чтобы старшие не отнимали у младших еду, чтобы сильные не били слабых, чтобы драчуны не покалечили друг друга в приступах внезапной ярости. Меняла мокрые простынки по утрам у особо невезучих, стараясь делать это тактично, без лишнего шума. Отмывала свою группу по субботам в помывочной, намыливала грубой пеньковой мочалкой многочисленные спины и плечи, оттирала грязные шеи и уши. Конечно, строго следила, чтобы не нахватали вшей. А если таковые все же заводились, то мазала голову бедолаги керосином и отдавала кастелянше белье на кипячение. Впрочем, для безопасности всех воспитанников, независимо от пола, в малышовой группе брили под ноль. В средней группе девочкам разрешались короткие стрижки. И только в старших классах допускались волосы до плеч. Одной только Варе Коммунаровой, по просьбе той же Августины, разрешили оставить косу.

По негласному уговору Варя приходила в баню в тот момент, когда Асина перемытая орава отправлялась к кастелянше сдавать грязное.

Для Варинои косы Августина приносила из флигеля сырое яйцо и стакан домашней простокваши.

Пока воспитательница плескалась в душевой, Варя ухаживала за волосами: намыливала яйцом, делала маску из простокваши. Разговоров обычно они не вели — обе порядком уставали от галдящего общества «Красных зорь». Это было молчаливое общение. Но однажды Варя все же задала тот вопрос, который хотела задать давно.

— Вы как-то сказали, что я напоминаю вам двух человек. Это мои родители?

— Да. Соня и Володя.

— Вы дружили с ними?

— С Соней. Володю тоже знала с детства.

— Чем же я похожа на маму? Какая она была в юности?