Рядом с солдатом

— Скоро обед? — стараясь быть веселым, спросил вдруг Левинсон, крепко держась обеими руками за ручки кресла, которое на шарнире делало крутые повороты влево и вправо.

— Обед? Ночью?

— Мы очень проголодались!

Не выдержав такого мучительного диалога, старший лейтенант Клебанов застонал и порывисто отвернулся к стенке.

— А как же лимоны?

Левинсон безнадежно махнул рукой.

…Когда на рассвете мы вошли в Камышовую бухту, по акварельно-розовому небосклону ворчливым громом катилась глухая канонада. Меня охватило волнение.

Эхо повторило четкую дробь пулемета. Мы пересели на катер, и он помчал нас в Севастополь. Качка прекратилась, но мы все продолжали чувствовать ее и, измученные, нетерпеливо ждали, когда же ступим на устойчивую землю.

Из-за мыса показались сначала черные столбы дыма, а за Константиновским равелином — Севастополь, наполовину задымленный пожарами. По правому борту проплыла колонна с распростертым над ней орлом, и вот и Графская пристань. Я ждал появления крейсера «Червона Укра!'на».

— Смотрите! Здесь на крейсере в двенадцатой каюте живет мой друг оператор Рымарев. Я вас познакомлю. Упрям и прямолинеен, в беде незаменимый товарищ… Странно! Где же «Червонка»?

— На дне, товарищ капитан третьего ранга, — сказал стоявший у штурвала мичман.

— Быть не может!

— Может… прямое попадание… Сейчас увидите сами.

На месте стоянки «Червоной УкраТны» вилась крикливая стайка белых чаек. Они взлетали и садились на торчавшие из воды покосившиеся мачты.

— Вот все, что осталось на поверхности! — грустно произнес мичман и снял фуражку.

Мы последовали его примеру. Но что с Рымаревым? Ведь он, может быть, тоже…

Впереди Минная пристань. Скорее на берег. Как медленно идет катер… Скорее бы узнать о судьбе друга. Наконец мы выпрыгнули на пирс. Я как одержимый бросился в редакцию флотской газеты «Красный Черноморец» и… на пороге встретил Дмитрия. Он шел мне навстречу живой, невредимый. Трудно было передать словами нашу радость… Впервые в жизни мы увидели друг друга, говоря по-операторски, не в фокусе. Подошли мои спутники.

— Знакомьтесь — Дмитрий Георгиевич Рымарев! В натуральном виде, а не на дне, в двенадцатой каюте…

— А мы уже знакомы! Микоша сотворил из вас кумира, осталось воздвигнуть монумент возле Графской пристани, — сказал, переводя дыхание от быстрой ходьбы, Клебанов.

На противоположном берегу Южной бухты, на Корабелке, тревожно завыл гудками Морзавод. Не прошло и трех минут, как стая «юнкерсов», выскочив из-за туч, внезапно спикировала на ангары морской авиации на Северной стороне. Тяжко вздрагивала земля, звонко, как бы с двойным прихлопом бича, рвались бомбы, вынося высоко к синеве вместе с грязным дымом доски, железные балки, куски жести и блестевшие на солнце листы дюраля. Прохладный утренний воздух откатывал грохот вдаль, и он таял за Инкерманом, Балаклавой.

— Товарищ капитан! — с профессиональным нетерпением обратился к Дмитрию Клебанов. — Расскажите, как все это случилось, — это интересно не только нам. Пожалуйста, поподробнее для «Комсомольской правды».

— Что рассказывать? — отмахнулся Рымарев. — Рассказывать — это вы, корреспонденты, мастера…

— И то больше со слов других, — рассмеялся Левинсон.

— Это уж, простите, не К нам, не к нам! — обиженно отпарировал Клебанов.

— Ты помнишь? — начал Дмитрий, повернувшись ко мне. — Десятого отвалил от пирса «Чапаев», и я остался на крейсере. Ровно через два дня — двенадцатого ноября, заметьте, в двенадцать часов дня появилось двенадцать «юнкерсов». Они сбросили свой груз недалеко от нас. Я занял удобную позицию на кормовом мостике и снимал работу зенитных батарей…

— Как вы себя чувствовали в этот момент? Ваши переживания? Это для газеты очень важно… — вмешался Клебанов.

— Если будете перебивать… Все равно о моих личных переживаниях газета не напечатает. Потому что мне, простому смертному, было так страшно, что сердце заледенело. А в нашей прессе, если не ошибаюсь, современный герой должен быть железобетонным — ничего не бояться: ни смерти, ни бога, ни дьявола. Какие уж там у него могут быть переживания…

— Это было до войны, а теперь важно раскрыть внутреннее психологическое состояние героя в момент свершения подвига.

Тогда вы не во адресу… — блеснул улыбкой Димка. — Я не герой, просто старался, как мог, исполнить свой долг. Как всегда, преодолевая страх — умирать-то никому неохота, — я все же надеялся, что все кончится хорошо. Но тут мною овладело беспокойство. Я даже не слышал разрывов. В небо снова взметнулись высокие снопы воды, и меня швырнуло в сторону. Больно ударился боком обо что-то… Короче, одна бомба метрах в восьми от меня угодила в палубу, пробила ее и разорвалась в машинном отделении. Крейсер был смертельно ранен и на рассвете затонул… Вот, кажется, и все…

Наши новые друзья сидели молча. Клебанов уже ничего не записывал в свой блокнот. Впрочем, он все равно ничего не смог бы использовать для газеты. Время было суровое, тяжелое, и такой материал, как гибель корабля, можно было только положить в архив, до лучших времен.