Рядом с солдатом

С каждым днем канонада становилась гуще, продолжительней, небо дрожало, гудело от сплошного рева моторов. Я представлял себе немцев в Севастополе, их моральное состояние. Попытался сравнить со своим во время обороны… Мы не боялись умереть, мы защищали свое Отечество. А они? Они пришли на чужую землю. Страшно, наверное, умирать без всякой цели на чужой земле…

— Ура! Балаклава наша! — кричали матросы, перепрыгивая через груду руин на выходе к зеленой бухте.

Мы умывались холодной прозрачной водой из бухты. Весело кричали чайки, выписывая острые зигзаги над водой.

— Искупаться бы! Да уж очень холодна… — Ряшенцев сунул руку в воду.

— Бухта минирована! Никаких купаний! — скомандовал невесть откуда взявшийся капитан-лейтенант.

Мы двинулись вперед за морской пехотой. Вскоре пришлось залечь за небольшим пригорком: беспорядочно посыпались мины.

— Товарищи киносъемщики, рано утром приползайте вон на ту высоту, я буду корректировать огонь всей батареи на мыс Херсонес. Все хорошо видно — и аэродром с самолетами, и пароход у берега. Драпают немцы. В стереотрубу все как на ладони. Приползайте — устрою вам в фашистском минометном гнезде маскировку… А я пополз.

Мичман, предложивший нам заманчивый вариант, сразу слился с местностью.

На рассвете мы с Ряшенцевым, преодолев по-пластунски метров пятьсот, неплохо устроились с нашим телеобъективом на самой верхушке высоты. Как только стало светать, мичман проснулся и прилип к стереотрубе.

В видоискатель моей камеры хорошо было видно, как гитлеровцы ведут эвакуацию своих войск с Херсонеса. Мичман непрерывно передавал по полевому телефону данные о противнике на свою батарею.

К самому берегу на Херсонесе подошел вражеский транспорт, и я начал снимать.

— Подождите, командир, скоро такое представление будет… Дадим мы им огоньку!

С судна сбросили на берег сходни. По ним на борт стали подниматься солдаты. Пора снимать, а мичман все не дает им «прикурить».

— Мичман! Давай, прошу тебя! Опоздаем, слышишь? Дай же огонька, как обещал! Уйдет ведь транспорт!

На борт гитлеровцы поднимались густой беспорядочной массой. Кого-то столкнули с трапа в море. Я начал снимать.

— Рано, рано, товарищ капитан третьего ранга!

Мичман, прильнув к окулярам, кричал в телефон что-то для меня совсем не понятное, не обращая на мои просьбы, казалось, никакого внимания. Цифры, цифры…

Но вот один за другим поднялись четыре столба сверкающей воды в стороне от транспорта, не причинив ему никакого ущерба.

Я снимал, а снаряды все ближе и ближе подбирались к судну. Батарея ведет огонь залпами: четыре взрыва — пауза, еще четыре… Вот наконец вижу в кадре визира: один снаряд разорвался на мостике, другой на кормовой надстройке. Судно начало отваливать от берега.

Еще один снаряд ухнул на спардеке. Транспорт увеличил ход и все дальше удалялся от берега. Мичман замолчал, отстранившись от своей трубы. Батарея прекратила огонь.

— Уходит, уходит! У всех на глазах уходит! Ну как же это можно допустить!

Мичман оборвал меня, закричав радостно:

— «Илы»! «Илы» пикируют! Снимайте! Ур-ра! — Он придвинулся ко мне вплотную: — Товарищ капитан третьего ранга, дайте хоть одним глазком глянуть, как они его там разделывают. В вашу трубу лучше видно.

— Смотри, только скорей!

Мичман заглянул в визир и сразу отпрянул:

— Заходят! Снимайте!

Я успел нажать рычажок, когда штурмовики ринулись один за другим в пике. Вспыхнуло яркое пламя от «эрэсов», и транспорт быстро окутался густым облаком дыма. Так он и скрылся за горизонтом, объятый дымом. Тут же на аэродроме близ маяка приземлилось несколько больших десантных самолетов. И сразу же оттуда круто взмыл в небо Ю-88. За ним тянулся плотный след дыма. Я еле успевал поймать самолет в кадр. Заложив вираж, пилот хотел, как мне показалось, вернуться обратно, но было уже поздно: кренясь на одно крыло, «юнкере» полетел к морю. Я вел за ним длинную панораму. Немного не дотянув до воды, самолет врезался в скалу и взорвался. Камера умолкла. Меня охватило неприятное чувство, к горлу подступила тошнота. Над местом гибели самолета таяло легкое облачко золотистой пыли… Мы молча посмотрели друг на друга.

— Что с ним произошло? Чего это он так торопился на тот свет? — задал вопрос мичман и, не дожидаясь ответа, присел на край окопа. В этот момент к нам подошел Левинсон.

— Успел снять, как он скалу пробовал на зуб? — спросил он.

— Здесь он у меня, в кассете!

— Ладно! Сядь, передохни немного…

Так и не удалось гитлеровцам наладить эвакуацию войск с аэродрома у Херсонесского маяка. Наша авиация полностью блокировала небо и море. Напрасно осажденные фашисты ждали обещанных кораблей и транспортных самолетов. Медленно, но неотвратимо, шаг за шагом, советские войска сжимали кольцо вокруг Севастополя.

— Удивительно! Знали бы мы тогда, что будем сидеть на том месте, где были позиции немцев, и штурмовать Севастополь. Неуютно им теперь… — говорил Ряшенцев.

— Пусть попляшут теперь под нашим огнем, узнают, что такое чужая земля, — откликнулся Левинсон.