Андрей достал из рюкзака четыре банки тушенки, поставил на стол, прикинул что-то в уме, пристроил к ним еще три пачки горохового концентрата.
— Адрес написал? — спросил Антон.
Андрей подписал еще адрес школы.
— Припиши хотя бы про больного Вовика для жалости, — сказала Молчанова.
— Сама ты больная, — обиделся Вовик.
Каждый взял свой рюкзак — и тут обнаружилось, что один рюкзак лишний.
— Кузи нет, — сообразил Антон.
— С самого утра его не было видно, — испугался Андрей. — Может, во дворе.
Выбежали во двор.
— Сейчас я его по следам отыщу, — сказал Вася и вышел за ворота. За ним все.
— Домой удрал, — предположила Молчанова. — Что еще от него ожидать?
— Голову оторву, — пообещала Тищенко.
И тут увидели Кузина: не торопясь, вразвалочку шел он от реки. В руке удочка.
— Ты чего?! — напустился на него Андрей.
— Ничего… уху хотел на завтрак, — смущенно отвечал Кузин.
— Зачем уху?
— Поели бы, — вздохнул Кузин.
— Ну и где твоя рыба?
— Не очень клевало, но одну рыбину я все-таки зацепил. — Кузин порылся в карманах, достал из штормовки пескаря, величиной с палец, обваленного в хлебных крошках.
Лена Тищенко подошла вплотную к Кузину, посмотрела сверху вниз. «Сейчас врежет», — подумал Андрей, но она сказала:
— Давай свою рыбину — кошечку угостим.
Глава шестая
С младшим и заботы нет: съел котлету, чисто подобрал картошку, запил компотом. Потом ему было позволено ползать по полу — и он ползал себе, пока не затих в уголке с папиной электробритвой, изучая ее устройство и пытаясь внести кое-какие усовершенствования. А вот старший дурака валял. Сначала пузырьком из-под одеколона баловался: подбрасывал и ловил. Долго этот номер продолжаться не мог — не цирковой артист. Сергей Юрьевич отобрал пузырек. Тогда Юра стянул с вешалки мамину шляпу и давай строить рожицы перед зеркалом. Была отобрана и шляпа, к тому же прочитано краткое, но вразумительное наставление о пользе труда и о разрушительном воздействии безделья на личность, даже на такую маленькую… Теперь Юра обживал диван. Делал стойку на голове, кувыркался — индийский плед, за который заплатили сто рублей, на полу.
— Сколько можно?! — взвился Сергей Юрьевич. — Галя, дай ему какое-нибудь задание.
— Сам дай. У меня пирог. Руки в тесте.
— В кого это он у нас такой ленивый, понять не могу.
— Чего ты?.. Пусть играет ребенок.
— В семь лет, между прочим, я ходил в булочную.
— Ну ходил, что из того?..
— Пусть Юра тоже ходит в булочную.
— Я разве против?
— Нет, пусть сейчас собирается и идет.
— Да есть у нас хлеб. Стряпню вот еще затеяла.
— Это меня не касается!.. Юра, собирайся в магазин!
— Вот приспичило!.. Юра, пойдешь за хлебом?
— Пойду, мне что. — И Юра, одетый, с авоськой в руках и зажатым в руке полтинником, был выставлен за порог.
Сергей Юрьевич подошел к окну, Галина приникла к нему сзади, уткнулась подбородком в плечо. Раздражение истаяло. Что ни говори, знаменательный момент: вот он, их сын, маленький, семилетний человек, делает первый самостоятельный шаг. Не шаг, конечно, шажок. Затаив дыхание, следили, когда он появится в поле зрения. Юра не выходил из подъезда довольно долго. Но вот появился, стоял с минуту, как витязь на распутье: прямо — магазин, направо — друзья Саша и Егорка возводят баррикаду. Что перетянет: долг или чувство? К их родительской гордости, сын преодолел искушение. Даже, как бы одумавшись, что потратил много времени, припустил бегом. Но вдруг остановился ни с того ни с сего. Поднял что-то с земли, посмотрел на свет, дальше побежал. Эге, вот еще одно препятствие, скорее — опасность. Из подъезда вышли трое пьяных. Да ведь праздник, тоже додумались в такой день испытания устраивать. Юра уверенно обогнул препятствие, исчез в дверях магазина. И опять томительно долго нет его. Наконец заполоскался синий флажок — Юрина курточка. Бежит. Теперь без остановок. Авоська как будто не пустая.