Рядом с зоопарком

За небольшим беленным известью зданием сберкассы свернули в глубокую, с низкими сводами арку. Дохнуло сыростью, прелой стариной. За аркой внезапно открылся небольшой, залитый неярким солнцем дворик. В середине его монументом красовался на бетонной плите-постаменте мусорный контейнер, несколько раскормленных голубей лениво склевывали налипшую на ржавое железо дармовую пищу. Тут же рядом стояли качели, на которых раскачивалась девочка в застиранном голубом платьице, расшатанные столбы мотались туда и сюда. Перед низким деревянным подъездом приткнулось приспособленное под клумбу автомобильное колесо. Зыбкие петунии тянули вверх свои невзрачные головки, отчаянно пытаясь переспорить запах контейнера. Плешинами зеленела трава, маскировала подвальные окна. Перед одним из этих окон Вадим Петрович присел, стукнул трижды в стекло. Фотографически черная занавеска отдернулась.

— А, это ты? Сейчас открою.

Они обошли дом, спустились по выщербленной лестнице вниз, придерживаясь за линяющие штукатуркой стены, окунулись в бархатную темноту, и тот же густой, бархатный голос сказал:

— Двигайте за мной.

Под ногами похрустывали кирпичное крошево и стекла, звучно скапывала вода, бурчали трубы. Поначалу вовсе ничего не было видно, но постепенно стали различаться подслеповатые окна, сквозь которые столбами трудно вламывался свет. Над дверью, сколоченной из ящичных дощечек, кричала табличка:

Мастерская художника

ЛУНИНА О. П.

В небольшой комнате голо горела лампа, тут и там валялись тюбики и баночки с краской. У стены — подрамники с натянутыми холстами и без таковых, стеллаж, заваленный папками, грудами ватманской бумаги. Черная, такая же, как на окне, ширма закрывала грубо сколоченные нары. В углу — плоскость стола. На нем в глиняном горшке с отколотым горлом — безжалостно большой букет сирени.

— Это мои ребята, — представил Вадим Петрович Алика и Валерика. — Интересно, я тебе скажу, работают!

Лунин пожал руку одному и другому, цепко посмотрел из-под дремучих бровей.

— Зашли проведать, чем ты тут дышишь.

— Глаза болят, — пожаловался Лунин, принялся тереть переносицу, мять лицо.

— Немудрено — в таких условиях работать.

— Ничего, здесь удобно, никто не мешает. День-два отдохну, а там все придет в норму.

— Как у тебя с Пушкиным?..

— Да так…

— В издательстве одобрили?

— Не совсем.

— Что-нибудь просили переделать?

— Просили.

— Переделал?

— Да нет, разные, видишь ли, у нас вкусы, как раз то, что нравилось мне, и просили… А, теперь это не имеет значения.

— Я тебе говорил, возьми эскизы и иди к Снегиреву. Для них он большой авторитет. Хочешь, пойду с тобой?..

— Дался тебе Пушкин! Не первый прокол, как-нибудь переживу. — Резким движением Лунин смахнул крошки с круглого стола. — Может, чаю, а? — Достал из-под кипы листов связку баранок. — Зачерствели, черт! — Поднял за рожок с пола чайник, шагнул с ним за порог, в темноту.

Пока он ходил, пока урчала, наливаясь в чайник, вода, молчали.

Вернувшись, Лунин отодвинул ворох бумаг на стеллаже, включил чайник, плеснувший из рожка на густо испещренный тушью листок, — рисунок на глазах поплыл.

— Ну, что же ты! — хлопнул себя по колену Вадим Петрович.

— Это брак, ненужное.

— Стало быть, к Снегиреву не ходил.

— Обрати внимание на сирень… Ломал, где старинный дом на склоне стоял. Теперь котлован, метро роют, так что кусты обречены… Такой сирени больше не будет, историю впитали. Букет поставил, а меня кошмары мучают…

— Что ты мне про историю? Скажи прямо, ходил или нет? — начинал кипятиться Вадим Петрович.