Рядовой Иван Ященко

Из картонной коробки у стола он извлёк две деревянные бирки, кивнул другому немцу, что сидел у двери. Тот, в свою очередь, достал из другой коробки две небольшие проволоки, вдел их в сделанные в бирках отверстия. Потом эти проволоки с бирками при помощи третьего немца надели, как ошейники на собак, на пленников, закрутили концы проволок, при помощи плоскогубцев, сзади. Теперь Иван и Семён утратили свои имена, стали номерами, которые внёс в тетрадь Фриц.

Колючая проволока здесь была в один ряд, в отличие от первого лагеря, который остался под надзором Шибздика, писаря-шпиона.

В лагерь вернулись с каких-то работ пленные, и все – те, кто был в лагере, и те, что прибыли только что, – сгрудились у колючей проволоки слева от ворот. Оказалось, что там, как распорядились немцы, будут давать пищу.

Иван и Семён, новички, остались на месте, видя бесполезность пробиться сквозь толпу голодных пленников. Никаких кухонь, никаких признаков того, что там будет раздача еды, не было. И вдруг у колючей проволоки, с противоположной стороны, появились капо, полицаи-предатели, с ящиками, из которых они стали кидать на территорию лагеря картофель, свёклу, куски хлеба. Вся толпа ринулась в эту сторону, толкаясь, сбивая с ног слабых, топча их. Падали на землю, как футбольные вратари, чтобы успеть схватить кусок хлеба или картофелину. Иван и Семён оказались вжатыми в ограждение, колючая проволока впилась в спины.

Давка, крики, стоны, вопли – это так забавляло полицаев и немцев, что они едва не падали от смеха. Не все пленники сумели подняться с земли после этой забавы. Утром у колючей проволоки, по которой ночью пропускали ток, можно было увидеть несколько уже окоченевших трупов.

Гунявый с сопровождавшим его пленным подошёл к мертвецам, снял с них не только деревянную обувь, но и всю одежду. Отдельно они сложили исподнее и верхнее. Сняли и деревянные бирки, перекусив кусачками проволоку. Бирки передали полицаю, который унёс их в помещение, в котором накануне окольцевали Ивана и Семёна. Привычно, без эмоций, не в первый раз. Унесли одежду в угол лагеря, где была их мастерская.

И тут сзади Ивана оказался немец.

– Ташит, – приказал он Ивану на русском языке, показывая на ближайшего раздетого покойника, – брат, ташит.

И повёл автоматом в сторону открытых ворот. Иван метнул взглядом на Семёна, тот, сдерживая гримасу недовольства, помог товарищу. Они взяли покойника и понесли вслед за другим немцем, который шёл впереди. Мертвец был исхудавшим, лёгким, таким, что его без труда мог бы легко унести один человек.

Прошли вдоль ограждения лагеря, за ними другие пленники несли остальных раздетых мертвецов. В лесу перед ними открылась большая поляна, обнесённая колючей проволокой, на которой не было растительности – почерневшая обгорелая земля, сажа на ближайших деревьях, и – запах! Тошнотворный запах горелого мяса и ещё чего-то отвратительного, прямо-таки вопил: «Бегите прочь, бегите!» Но бежать было невозможно.

Среди поляны сложен ряд из двухметровых брёвен, поверх его, поперёк брёвен, уже лежало несколько трупов. В одном из них Иван узнал вчерашнего мальчишку. Он не был раздет: видимо, грязная окровавленная одежда не подошла мародёрам, – только ноги были босые. По команде немцев живые пленники уложили пленников мёртвых в поленницу, сверху поперёк положили брёвна. Пленников повели обратно в лагерь. Поленницу фашисты не подожгли. Высота штабеля, видимо, была ещё мала для того, чтобы жечь трупы.

На территории лагеря шла между тем раздача пищи. Из больших фляг разливали по алюминиевым помятым чашкам некоторое подобие борща. Тут только Иван обнаружил за толпой длинное деревянное корыто, в которое была налита вода. Такие деревянные колоды были и у него в деревне, у колодцев, из них коровы и другие животные пили воду. Здесь, как оказалось, воду наливали и для питья, и для умывания, если у кого-то из пленных было такое желание. После того как пришлось нести покойника, Иван не мог брать пищу, брезгливость и традиция не позволяли – зачерпывая воду ладонями из корыта, умыл не только руки, но и сполоснул лицо. Утёрся полой гимнастёрки. Семён последовал его примеру.

Красноватую бурду, малосъедобную, зато тёплую, пленники брали и ели с жадностью. К «борщу» повара давали небольшой ломоть серого, как земля, хлеба. И его съедали, стараясь не потерять даже крошки.

Преодолевая отвращение, Иван зачерпнул ложкой варево. Как знать, после какого из покойников досталась ему чашка и была ли она когда-нибудь мыта. Но голод взял своё.

Не успели они с Семёном опростать свои посудины, как раздалась команда и пленников построили. Тех, кто промедлил, полицаи и немцы заставили поторопиться дубинками и хлыстами.

Потом группами выводили пленников под конвоем за ворота. На работы, как понимал Иван. Они с Семёном в такие группы не попали. Остались в лагере. Однако отдыхать им не дали. Построили в колонны по четыре и заставили маршировать по территории.

– Айн-цвай-драй! Айн-цвай-драй!

Немца сменяет русский, предатель:

– Р-раз! Р-раз-два-три! Выше ногу, сволочи! Ать-два, доходяги! Р-раз! Р-раз!