Рядовой Рекс

Но это не все. Убить, оказывается, мало. Побросали расстрелянных, повешенных и раненых в погреба, загнали туда и чудом уцелевших, налили бензину, подожгли и закрыли крышки. Как же люди кричали, как плакали и молили выпустить! Особенно дети!

За что так, сыночки? Ведь горели-то дети, старики да бабы! Они-то что за грозное войско?!

Полгода прожила я в норе. Думала, о нас забыли. Так нет же, вчера опять прикатили. Так перепахали взрывами остатки деревни, что от Большого Дуба и следа не осталось, — закончила Надежда Тимофеевна.

Потух костер. Остыла каша. Не дымились самокрутки.

Громов поднялся. Губы дергались.

— Клянемся! — сказал он. — На этих погребах клянемся! Тебе, мать, клянемся! Ванюше!!! — Его голос сорвался. — Всех передушим! Вот этими руками!

Десять танков самым малым ходом ползли по оврагу. Капитан Маралов был в первом. Местами стены оврага сходились так близко, что танку не протиснуться. Тогда комбат подавал назад и бросал «тридцатьчетверку» с разгону — так он стесывал края и мало-помалу продвигался вперед. Овраг петлял, забирал куда-то в сторону, но теперь иного выхода не было, кроме как утешаться тем, что чем дальше от деревни, тем меньше шансов быть обнаруженными.

Наконец, овраг кончился и показалась узенькая речонка. Танкисты облегченно вздохнули: заметь их немецкий самолет, тот овраг стал бы братской могилой.

Осмотрелись. Деревенька километрах в трех справа. Местность открытая, правда, холмистая. Но вот последний километр — ровное как стол поле.

— До поля идем лощинами, — говорил Маралов. — А потом бросок. Маневрировать, менять скорость и ни в коем случае не подставлять борта. Огонь вести с остановок, прицельно, иначе их не достать. По машинам!

Вот и кромка поля. Маралов достал бинокль.

«Зашли с фланга, это хорошо, — думал он. — А вот то, что не заметил полтора десятка «пантер», — это плохо. Ага, завтракают! Самое время подбросить горяченького».

— Ракеты! — крикнул он. — Две красные!

Начало атаки было удачным. Танки Маралова прорвались к окраине деревни, подожгли несколько «пантер» и уже разворачивались, чтобы зайти в тыл закопанным «Фердинандам», но немцы вызвали авиацию.

— Маневрировать! — кричал Маралов. — Маневрировать!

«Тридцатьчетверки» бросались в стороны, тормозили, снова набирали ход. А за ними гонялись «мессеры», гонялись безнаказанно, прямо-таки как летом сорок первого.

— Что ж это такое?! — недоумевал Маралов. — Наши-то где? Неужто на весь фронт ни одного истребителя?

Он связался с командиром полка и доложил, что несет большие потери от авиации противника.

— Вижу, — ответил комполка. — Действуете правильно. На подходе «лавочкины».

Ревели моторы, скрежетали гусеницы, искрилась от снарядов броня, факелами вспыхивали танки.

«Хрен с ними, с коробками. Главное, экипажи целы», — подумал Маралов, заметив, что из подбитой «тридцатьчетверки» выскочили люди.

Один танкист горел, двое на бегу его тушили, а четвертый еле двигался, припадая на раненую ногу. И тут из-за бугра метнулась девичья фигурка. Санинструктор! Девушка подбежала к раненому, уложила на землю, перевязала и взвалила на себя. Не успела она сделать и трех шагов, как из немецкого танка резанул пулемет. Девушка споткнулась и рухнула наземь.

— Ах ты гад! Девчонок бить?!

Маралов развернул башню и в упор всадил бронебойный снаряд в плюющую огнем «пантеру». Та дернулась, замерла, а потом как-то странно подпрыгнула.

— Порядок. Рванул боезапас. Так тебе и надо!

Но по тому месту, где лежала девушка, бил пулемет другого танка.

— Механик, — свистящим голосом сказал Маралов, — видишь девчонку?

— Вижу.

— Надо на нее наехать. Не раздавить, а наехать. Нужно, чтобы она оказалась между гусеницами.

— Понял.

«Тридцатьчетверка» развернулась и пошла прямо на раненого танкиста и санинструктора. Когда танк замер прямо над ними, открылся десантный люк, и их втащили внутрь.

— Эх ты, разиня, — ворчал Маралов. — Куда задело-то?

— В бедро, — сквозь зубы ответила девушка.

— Дай-ка перевяжу. А то кровищи из тебя… Всю машину перемазала. Вот так. Терпимо?

— Нормально.

— Придется потерпеть. Из боя не выхожу. Огрызаются, гады. Надо врезать по зубам, как говорит один мой друг, этим… как его… антрекотом.

— Апперкотом, — слабо улыбнулась девушка.

— Точно, апперкотом! А ты откуда знаешь?

— Так ведь ваш друг — мой муж.

— Вот это да-а… Выходит, ты Маша?

— Маша. А вы — Маралов.

— Так точно, капитан Маралов. А как узнала?

— Вас… нельзя не узнать. Виктор много рассказывал. Вы же ему жизнь спасли. Он вас ищет.

Маралов посмотрел на быстро краснеющий бинт, на теряющее цвет лицо девушки, по-громовски стукнул кулаком по броне и открытым текстом рубанул в эфир:

— Выхожу из боя. Командир первой роты, принимай командование батальоном.

Вздымая пыль, танк Маралова мчался навстречу наступающим колоннам. Маралов высунулся из люка, сорвал шлем и орал безгубым ртом, спрашивая, где ближайший медсанбат. Его не слышали, но приветственно махали руками. А на дне танка в луже крови лежала младший сержант Орешникова, из которой капля по капле уходила жизнь.

XVI