Ряженые. Сказание о вождях

Повертела, на правах «сестры военного времени», Юриных крошек, подумала и объявила неожиданным для такой миниатюрной женщины хрипловатым и безапелляционным «адмиральским басом», что у мамы не хватает молока. Даже Юра от ее «адмиральского баса» вздрогнул, а Марийка возмутилась, выпятив свои могучие груди: «Это у меня-то?!» Почти выгнала Шушану, а через полчаса проревел у дома Аксельродов мотор «Мерседеса». Сулико знал, как видно, всегда и все. Кликнул Юру, чтобы притащил из его машины детские весы. Стали горластых взвешивать. До кормления и после него. Выяснилось, оптимист и весельчак Осенька высасывает у мамы едва ль не все. Ахаве остается грамм пятьдесят… Как тут не кричать, не сучить ножками?!

Сулико отправил Юру за детскими «смесями», в доме наступил некоторый покой. Марийка и бабушка, в четыре руки, справлялись с новорожденными. Игорек был почти в забросе, но вскоре Шушана стала забирать его к себе. «Пусть носится по Эль-Фрату вместе с моими шалунами…»

Сулико и его дородная Нателла, отправляясь в Иерусалим, на еврейский рынок Махане Иегуда, где все в полцены, заставил Марийку набросать списочек необходимого и, слава Богу, согласился брать деньги. В конце концов, соседа признала даже Ксения. Как-то он попросил ее подъехать на своей «Вольво» к его дому и загрузил весь багажник машины детскими игрушками, оставшимися от его детей.

— Золотой старик! — воскликнула Ксения.

Радоваться бы Юре жизни в Эль Фрате, — радоваться безоглядно и своим горластым малюткам, и незлому зимнему солнцу Иудейских гор, и двухэтажному, из бетонных кубов, «почти дворцу», в котором у него, наконец-то, был собственный рабочий кабинет, а он то и дело беспокойно ворочался на дареном «аэродроме» или часами лежал с открытыми глазами возле счастливой, посапывающей Марийки: впервые в жизни Юра поступил противно самому себе, своим убеждениям, своей совести; «потерял себя», с горечью думал он. «В России пошел в тюрьму, но не сдался. А здесь… «Эль Фрат» — золотая клетка, но клетка. К тому же чужая… А куда деваться?»

А вокруг было прекрасно. Дожди прекратились. В горах пробивались у камней белые и голубые листочки; Юра как-то даже собрал их Марийке на букетик. Правда Шушана, увидев в руках Юры букетик, сказала «Асур! В Израиле запрещено рвать цветы!»

— А если жена приносит двойню?! — возразил Юра, и даже законница Шушана рассмеялась, подобрела.

Ничто не предвещало неприятных осложнений, тем не менее, они стали появляться уже в первый месяц поселенческой жизни.

Бабушка Фрося повела Игорька к Шушаниным мальчишкам. На их участке, за железной калиткой, лежал трехколесный детский велосипед. Игорек оседлал его, закрутил ножками.

— Слазь сейчас же! — догнал его испуганный возглас бабушки, — чужая вещь!

— Мне здесь все разрешают! — бросил Игорек и закрутил ножками еще сильнее.

Бабушка поглядела, как бросились навстречу Игорьку обрадованные Шушанины мальчишки, загалдели дружески и побежали играть в какие-то свои палки.

«Признали за своего, — поняла бабушка Фрося и, от полноты чувств, перекрестилась. «Слава тебе, Господи милосердный!» И снова сложила пальцы щепотью….

Вечером того же дня появилась встревоженная Шушана, отозвала Юру в самую дальнюю комнату и рассказала вполголоса, что ее Додик, любопытный не по летам шустрик, заметил, что бабушка, приходившая с Игорьком, почему-то дважды прикладывала руку ко лбу и плечу; у взрослых, предположил, какая-то интересная игра, как она называется? Они тоже поиграют в нее…

— Ваши ортодоксы сбесятся! — обеспокоено просипела Шушана своим «адмиральским» басом. — Примут бабку за христианскую миссионерку… Отнеситесь к этому серьезно, Юра. Никто ей не мешает молиться при закрытых дверях. Моя мать в Вильнюсе похаживала в костел. Говорила, слушать уникальный орган. Я пресекла…

Юра посопел молча, как всегда в минуты неловкости, и Шушана положила ему руку на плечо.

— Вам это сложно, Юрий? Разрешите, я сама ей скажу. Необидно. Как баба бабе…

У бабушки Фроси с того дня появился в глазах не то чтоб испуг, но настороженность: не навредить бы семье!

Она была искусной поварихой, свекольники у нее были как вино, пироги пальчики оближешь. Бабушка Фрося долго не могла привыкнуть к тому, что зеленый лук, салаты, редиска, фрукты есть в Израиле не в сезон, а всегда, и на радостях половину зимы подавала на стол любимые марийкины пироги с зеленым лучком и яйцами. Труднее было приучить бабушку разделять мясное и молочное, и продукты, и посуду, но и это одолели. В один из таких благословенных ужинов Юра завел душеспасительную беседу о свободе совести, в том числе, религиозной. Бабушка Фрося слушала-слушала и, все уразумев, спросила вдруг:

— На улице, конечно, крест класть несподручно: детишки еврейские глазеют. А если зайти в вашу церкву? Ну да, синагогу эту…

У Марийки от нервного хохота заболел живот. Отсмеявшись, она сказала, что проведет с бабушкой дополнительные занятия…