Ряженые

А израильские шекели мать Марийки почему-то и в грош не ставила. Смеялась: "Сладкая отрава..." Шекели у нее и в самом деле не переводились. Едва появились в газетах объявления одного из "артистических" агентств Тель-Авива, с обычным здесь рекламно-фантастическим "перебором", о новой балетной студии, которой руководит новая репатриантка - некогда "известная в России балерина Большого театра", как добрая половина израильских мам возмечтала, что их чада - будущие Улановы и Майи Плисецкие. Сколь бы обширную квартиру мать Марийки с той поры ни снимала, все равно половина отвергнутых Улановых - Плисецких оставались за дверью, а мамы совали известной балерине деньги. Юра шутил, что свекрови надо арендовать у ВВС Израиля самолетный ангар. И "в области балета", наконец, опередить Россию и Францию.

Знаменитая, худенькая, сорокапятилетняя "прима-балерина Тель-Авива" Ксения Ивановна вырывалась к внукам не часто, раз-два в месяц. Бабушка Фрося, как только Марийка родила двойню, добровольно объявила себя "приходящей прабабкой," и стала наезжать к Марийке чуть ли не ежедневно; а когда для нее удалось воткнуть на "мирпесете" (заднем, при кухне, балкончике) раскладушку, и вовсе перебралась в Иерусалим, к правнукам, без которых "жисть не в жисть". Планы бородатого зятя и Марийки иметь большую семью были ей явно по душе. "Трое есть, а дом без четырех углов не бывает", одобрила бабка.

Бабушка Фрося никогда ранее не слыхала о "дайперсах", бумажных прокладках, которые хитроумные американцы изобрели, чтоб дети не пачкали штаны. "Дайперсы" очень облегчили домашний быт, - она считала свою жизнь при детоньках счастливой. Досаждал ей разве только Игорек, за которым нужен был глаз да глаз.

Жизнерадостный Игорек познавал мир, как все здоровые дети, активно открывал на кухоньке дверцы, которые открываются, перекручивал все, что крутится; и, конечно же, старался залезть непременно туда, откуда можно сверзиться - бабка была в семье незаменима. А вскоре стала почти известна. Сперва в их доме, а затем и во всей "английской колонии", как называют жители Иерусалима "джуиш квотер" (еврейский квартал) Старого Города, окруженного белыми кирпичными стенами: "джуиш квотер" после шестидневной войны занимали, в большинстве своем, религиозные ортодоксы американского корня.

Как-то бабушка вышла гулять с Игорьком, захватив, по просьбе соседки, и ее пятилетнюю девочку. Девочку цепко держала за руку. Игорек, как мужчина, вышагивал впереди. День был субботний. На Игорьке была надета хорошо отглаженная белая рубашка с бантиком на шее, на девочке - расшитое узорами выходное платьице с кружевами. Вокруг прохаживались евреи в праздничной одежде и на певучем идише поздравляли друг друга с субботой. Только и слышалось вокруг: "А гуд шабес!"

Игорек увидел кошку, и, издав победный клич, бросился за ней. Та едва успела шмыгнуть под машину, стоявшую у дома. Бабушка Фрося принялась стыдить правнука: "Киска - тварь Божья. С ней нужно обращаться, как с живым существом". Не успела бабушка Фрося завершить своих увещеваний, как Игорек, а вслед за ним и соседская девочка, упали в своих нарядных белых одеждах на землю и поползли под машину, громко приветствуя тварь Божью:

- А гуд шабес, киска! А гуд шабес!

Сперва веселились очевидцы-школяры, на другой день - половина сослуживцев-экскурсоводов, поздравлявшая Юрия Аксельрода со столь почтительным сынком; позднее бабушка стала замечать, что все вокруг здороваются с ней не так как прежде, а как добрые знакомые - улыбчиво. А иные останавливаются, спрашивают о здоровье Игорька и новорожденных.

Все мамы иерусалимского Старого Города многодетны, и в арабской, и в православной части у каждой - выводок. Даже в горделивой "американо-еврейской колонии" меньше пяти детишек - редкость. А бабушек - ни у кого... Мамы приглядывались к старой "гойке", передавая друг другу: то она подскочит к соседской девочке, упавшей на улице, утешает, гладя ее ушибленную ручку: "Больно? Больно? Пташка, сейчас пройдет..." На другой день мама девочки звонила Юре: "What is it bolno?".. "And what is it ptashka?"

То вдруг бабушка кинется в уборную с влажной салфеточкой в руках подтирать попку трехлетнему гостю, соседу-новоселу из Южной Африки. "Баба Ф-Фро! - кричит тот на своем фыркающем английском. - No! No! Give me some privасy!"

Никого из взрослых дома не было; когда появился доктор-американец, знавший немного русский, бабушка спросила у него, что это такое "прАйвеси"? Американец обомлел: русские не знают, что такое privacy? Как ни объяснял-растолковывал, старуха к его словам с полным доверием не отнеслась...

Истории про гойку Фросю, самоотверженно любившую детишек, множились. В большинстве своем они были добрые, веселые, и не раз американки, спешившие на рынок или по другим делам, доверяли ей своих детей.

- Тесновато у нас. Сидим друг у друга на головах, - вздыхала бабка, но никому не отказывала.