Ричард Длинные Руки — бургграф

Торкилстон посматривал то на меня, то на Амелию, подкрутил усы и браво выпятил грудь. Глаза заблестели, как у кота возле кувшина со сметаной, явно считал, что преувеличиваю, а оказалось — преуменьшил.

Я огляделся, всё равно такое не нравится, собака должна быть либо при мне, либо там, где я ее оставил.

— Мы сейчас вернемся, — сказал я. — Я бы не стал позволять им удаляться от дома слишком... далеко.

Она спросила с недоумением:

— Разве далеко? Только в саду...

— Ваш сад... великоват, — заметил я мягко. — Мы скоро вернемся. Мы, это я и сэр Торкилстон. Между прочим, сэр Торкилстон тоже остановится у вас. Так что вам придется готовить на двоих мужчин с хорошим аппетитом.

Она всплеснула руками:

— Да я с удовольствием! Вы так говорите, будто мне это тяжело.

Сэр Торкилстон снова подкрутил ус и выпятил грудь. Я свистнул, из ворот конюшни выбежал Зайчик. Сэр Торкилстон ахнул, даже отступил, глаза выпучились.

— Это что за монстр?

— Это конь, — объяснил я.

— Тогда все остальные кони, — заявил Торкилстон решительно, — просто козы!

Я развел руками:

— Стыдно признаваться, но я как раз собираюсь предложить одну из коз. Там в конюшне еще три. Выбирайте. Рыцарь не может без коня.

Торкилстон посмотрел на меня с сомнением.

— Вы дарите мне коня?

— В долг, — успокоил я. — Вообще-то это кони госпожи Амелии, но я воспользуюсь ее добротой и доверием... а за коней, конечно, плачу золотом, так что не сверкайте на меня глазами.

— А-а, тогда спасибо. Конь мне весьма кстати, честно говоря...

Он скрылся в конюшне и не показывался долго, я начал терять терпение, но Торкилстон выехал из ворот, пригнувшись низко, уже на оседланном коне.

— Коней три, — сказал он, — а седел восемь. Пока выбрал...

— Остальные кони разбежались, — объяснил я. — Вот что значит, когда нет крепкой мужской руки.

Он пустил коня следом за моим Зайчиком, по обе стороны замелькали деревья. Торкилстон держался сзади, привыкая к коню и приучая его к себе, потом догнал и спросил в великом удивлении:

— А откуда, сэр Ричард, вам ведомо, что они пошли в эту сторону?

— Ну... — ответил я в затруднении, не объяснять же, что и я, как собака, могу видеть запахи, — чутье, чутье...

Он хмыкнул, взглянул чуть странно, но расспрашивать не стал, дескать, чудные люди водятся там, за Перевалом. Говорят, даже с двумя головами встречаются. И не по одному, а целыми племенами.

Следы уводили то в одну сторону, то в другую, через кусты, поваленные деревья: это уже и не сад, а какая-то чащоба из быстро дичающих яблонь, сливовых и абрико-сововых деревьев, а виноградники так вообще потеряли ухоженный облик и озверели, позабыв об интеллигентности, дерутся за место под солнцем, подминают слабых, захватывают любой свободный клочок земли и даже теснят расплодившийся чертополох.

Торкилстон посматривал на меня вопросительно, наконец сам посуровел, слишком у меня лицо не для прогулок, поехал молча и время от времени щупал рукоять меча, готовый выдернуть в любое мгновение... и молниеносно выдергивал, когда из кустов, суматошно хлопая крыльями, вспархивали птицы. Те взлетали на ветви повыше, откуда орали нам вслед злыми голосами. Торкилстон тоже бурчал и бросал меч в ножны.

Повеяло морем, деревья расступились, открылась морская гладь. В полосе прибоя носится Пес и Ганс, а Фриц, Аделька и Слул, мокрые, как мыши под дождем, сидят на берегу и подбадривают криками. Пес, завидев меня, понесся к нам огромными прыжками.

Торкилстон струхнул, но отважно вытащил меч и подал коня вперед.

— Тихо, — сказал я, — это мой...

Пес огромным прыжком попытался выбить меня из седла и любовно повалять по земле, я прикрикнул строго, он послушно сел на толстый зад и смотрел преданными глазами. Торкилстон с облегчением перевел дыхание и дрожащими руками сунул меч в ножны.

— Ну и где, — проговорил он надтреснутым голосом, — где же ваша собачка?

— Это и есть моя собачка.

— Я вижу только борзого медведя...

Дети подбежали, дрожат, мокрые и озябшие, я сказал строго:

— Это что же вы так? Волна большая, может утащить!

Фриц сказал торопливо:

— А мы не боимся! Нас отец научил, как не попасть под волну.

А Ганс добавил с некоторой обидой:

— А еще Бобик не дает залезать дальше, чем по колено! Вытаскивает на берег...

— Правильно делает, — сказал я и только сейчас вспомнил, что я, уезжая, велел Бобику охранять детей, ни словом не упомянув хозяйку. Потому он и понесся за ними, оставив Амелию. — Службу знает. Ладно, возвращаемся...

Они прыгали вокруг, веселые и счастливые, Пес тоже скакал, как щенок, Торкилстон с облегчением улыбается, рот до ушей, но тягостное чувство тревоги не улетучивается, напротив — растет...

Да в чем дело, сказал я себе раздраженно. Всё же в порядке, детишки не потерялись, не утопли. Даже не поцарапались. А что мокрые, так обсохнут по дороге.

Едва подъехали к дому, Бобик ринулся по дорожке, взлетел на крыльцо и пропал из виду. Я прыгнул на землю, чувство тревоги охватило с такой силой, что ноги сами понесли почти бегом, а в дом я ворвался с такой скоростью, что едва не догнал Бобика.