Ричард Длинные Руки — фюрст

— От детей же скрывают некоторые подробности жизни взрослых?

— Так то от детей! — возразил я.

Он кивнул.

— Большинство взрослых во многом остаются детьми, да еще, идиоты, и гордятся этим. Вот им-то и нельзя знать…

Я насторожился, спросил тоже тихонько:

— Что… о Христе?

— Да, сын мой.

Голос его был мудрый и грустный, я спросил шепотом:

— А что… с ним… не так?

Он снова посмотрел по сторонам, сказал негромко:

— Сын мой, ты, как и все люди, занятый своими делами и заботами, конечно же, не обратил внимание на такую странность жизни Христа, как то, что дату его рождения знали заранее, запротоколировали, три волхва принесли дары, потом бегство из Мекки в Медину, но потом долгое молчание на целых тридцать лет! Всем доступна только последняя глава этой великой драмы, появление уже в тридцатитрехлетнем возрасте, недолгий период проповедничества и страшная казнь.

Он умолк и смотрел на меня изучающее, в запавших глазах я увидел вопрос, пойму ли, все-таки молодой, а молодые все дураки, но я же тот молодой дурак, что старые книги читал, и я сказал осторожно:

— Судя по Святому Писанию, он был груб с родителями, относился к ним… неласково, мягко говоря, но дальше… гм… все покрыто мраком. Однако, возможно, не для всех?

Он кивнул.

— Ты угадал. Не для Ватикана.

Я ахнул:

— Ватикан знает больше?

Он ответил совсем тихо, в голосе прозвучали боль и неловкость:

— Ватикан знает, где он был все тридцать лет и как себя вел.

— Как? Откуда?

— Сохранились документы, — объяснил он. — И немало. Разных источников.

Я подпрыгнул, снова сел.

— Выходит… власть Ватикана так велика, что гасит всякие попытки задать вопрос: а где же Иисус был все это время, чем занимался, что делал?

По его бледным губам скользнула слабая улыбка.

— Да никто и не задает такие вопросы. Человеку вообще несвойственно думать. Ему достаточно верить, так ему комфортнее. А Ватикан всего лишь первым собрал все старые рукописи и хранит их в своей сокровищнице, никого к ним не подпускает… Но ты понял, зачем я тебе это рассказал?

Я с неохотой кивнул.

— Да. Иисус показан уже тем, кем он стал. И его слова о раскаявшейся блуднице потому так действуют на всех нас, что сказаны с великой болью и раскаянием. Они искренни до последнего вздоха!.. Вы правы, святой отец. Никто не должен знать, кем и каким Иисус был во время своих скитаний и поисков смысла жизни. И через что прошел.

Он вздохнул тяжело, в груди у него захрипело, он закрыл глаза и с минуту отдыхал, восстанавливая сердцебиение.

— Это одна из причин, — сказал он тихо, — хоть и не единственная, почему принят вердикт о непогрешимости папы. Только он один может толковать Священное Писание.

Я кивнул было, но что-то толкнуло в груди, я сказал осторожно:

— Не слишком ли? Папа все-таки человек… хоть и наместник Бога на земле.

Он покачал головой.

— Сын мой, папа не принимает решения единолично даже насчет, какие тапочки одеть в спальне! Коллегия кардиналов, богословов и профессоров права тщательнейшим образом изучают любой, даже самый мелкий вопрос и лишь потом подают папе рекомендации, что сказать и как поступить.

— Прекрасно, — сказал я, — так что я могу спать спокойно. Потому что…

Я умолк, он переспросил настороженно:

— Что?

— Отец Дитрих, — сказал я, — могу я говорить откровенно? Если вдруг возникнет, чего я почти не допускаю, различное истолкование Святого Писания…

— Различного с чем?

— С моим пониманием, — ответил я со смирением, что паче гордыни, — то я считаю, что я все-таки больше обязан слушаться Господа Бога, чем папу.

Он отшатнулся.

— Сын мой! Это дорога к ереси!

— Или к реформации, — ответил я мягко, — мы ведь хотим видеть Церковь постоянно действующей? И не только такой, как во времена первых апостолов, но и сегодня действующей… и даже в будущем. А для этого она должна не отставать, а идти по возможности впереди.

Он качал головой.

— Это дорога к ереси, — повторил он строже. — Будьте осторожнее с такими заявлениями.

Он благословил меня, я принял со всем смирением, подписал бумагу на освобождение монастырей от всех повинностей, он кивнул и отправился к выходу, оставив за собой последнее слово.

Я сцепил челюсти и помотал головой, словно вдруг сильно разболелись зубы. Неужели меня настолько заносит, что могу потерять и отца Дитриха? Или слишком забегаю вперед? Но когда Лютер прибил на дверь своей церкви знаменитые тезисы, было уже поздно. И вскоре ругательное слово «лютеране» перестало быть ругательным, как и «гугеноты» или «протестанты».

Но все равно, как ни хочется рулить всем, я не повторю ошибки Генриха VIII, который объявил себя главой Церкви, а тем более базилевсов и всяких царей, при которых Церкви фактически вообще не было, а только пышные декорации и разодетые в золото статисты.

Вера необходима человеку, и он должен верить свято и непоколебимо. Но если хочет стать папой или хотя бы кардиналом, он должен уметь сомневаться. Король сомневаться просто обязан, чтобы не потерять перспективы заметить возможность изменений раньше, чем увидят другие короли или, хуже всего, его оппоненты.