Ричард Длинные Руки – король-консорт

Массивные фрагменты рамы еще в двух местах треснули, опустились ниже. Я заметил, что зеркало продолжает дробиться, вон рассыпается тяжелая фигурная композиция, что держалась на самом верху, но уцелела, когда с грохотом и треском обрушилась на каменный пол, однако сейчас медленно и с печальным достоинством распадается на части, рассыпается, превращается в совсем крохотные фрагменты…

Отец Муассак не отводил взгляда погрустневших глаз от бывшего зеркала, где все уже не потрескивает, а тихо-тихо шуршит, опускаясь к полу и заполняя пустоты.

Вид у отца Форенберга таков, что рушится его жизнь, явно он больше всех работал с этим зеркалом, и сейчас у него появится масса свободного времени.

Я встал рядом и сказал с подчеркнутым сочувствием:

– Приношу самые теплые соболезнования. А как вы относитесь к зеркалам, что позволяют перемещаться?

Он скосил глаза в мою сторону.

– Ни одно зеркало не запрещает…

– Простите, – уточнил я, – вы же любите точные научные формулировки, типа сколько ангелов на острие одной игры! Я имею в виду, позволяют перемещаться через них… на большие расстояния? Р-р-раз – и в другом месте!

Он посмотрел уже внимательнее.

– Вы сами такие видели? Или только слухи?

– Видел, – ответил я скромно, – и пользовался.

Он вздрогнул, повернул ко мне голову. Глаза округлились, он всмотрелся внимательно, я мило улыбнулся в ответ.

– И не только такие, отец Форенберг. А есть еще…

– Говорите, – потребовал он шепотом. – Нет, пойдемте отсюда. Здесь уже ничем не помочь.

Его келья намного просторнее моей, однако роскоши нет, только стол, несколько простых кресел и книжные шкафы под самый потолок, но книг там уже почти нет.

Он молча указал на крайнее кресло, я сел, засмотрелся, как рядом на полке в изящной подставке поблескивают выпуклыми стеклянными формами песчаные часы. Сперва принял за клепсидру, привык видеть в таких постоянно переливающуюся воду, намного реже песок, но здесь из верхней перевернутой колбы струится нечто тончайшее, напоминающее прямой луч серого лазера, что не вода и не песок.

В нижней растет аккуратная горка, а на стекле четкие отметины, означающие, как я понял, часы, четвертушки и даже минуты.

– Красиво, – сказал я подхалимски, – просто замечательно! Это такой металл?.. Или особого рода истолченный песок с некими примесями?

Он придвинул кресло поудобнее, чтобы хорошо видеть мое лицо в пламени свечи, ответил рассеянно:

– Нет… это Сомерхальдер.

– Сомерхальдер? – переспросил я. – Это такой минерал?

Он покачал головой, не отрывая внимательного взгляда от книги.

– Нет-ет, Джон Сомерхальдер. Был такой великий колдун.

– А-а-а, – сказал я понимающе. – Его работа? Он создал?

Он посмотрел на меня, как на дурака.

– При чем тут создал? Я убил его и сжег, а это его пепел. Намного удобнее, чем лучший просеянный мастерами песок. И в то же время напоминание, враг не дремлет… Сомерхальдер на свете не один.

Он ласково улыбнулся мне, добрый и милый ревнитель старых традиций в одежде, это же так важно, поинтересовался:

– Так что насчет зеркал, что вы где-то видели?

Я рассказал почти без утайки о двух зеркалах. В одном из которых можно наблюдать за непонятно где расположенной комнатой, полной волшебных сокровищ, что совсем не волшебные, где время от времени появляется некий маг, и о втором, где видишь дивный мир, в котором так хотелось бы жить…

Рассказал и о зеркалах в покоях леди Элинор, теперь герцогини Элинор, в одном можно видеть себя очень измененным, старым или в другой одежде и в непонятно каком месте, а другое показывает странный багровый мир, тоже полный диковинных вещей…

Он слушал очень внимательно, глаза то загорались восторгом, то мрачнели. Когда я умолк, он ухватил кубок с вином и осушил до дна, рука заметно тряслась.

– Сколько еще диковин в мире, – сказал он жарко, – эх, если бы…

– Что, – спросил я. – Что мешает?

– Нам нельзя покидать Храм, – ответил он потускневшим голосом.

– Почему?

Он вздохнул.

– Просто не можем. Не спрашивай, это долго объяснять, да и сам запутаюсь.

– Жаль, – сказал я, – мне бы тоже очень хотелось, чтобы вы своими глазами вот так, как меня. Вдруг да отыщете ключик.

Он скупо усмехнулся.

– К вам?

– Я человек бесхитростный, – заверил я. – У меня сердце на рукаве. Открыт всему миру, а также новым идеям, взглядам, вызовам времени, ибо толерантен и незашорен… А вы?

Он отвел взгляд.

– Вы человек свободный, брат паладин.

– Разве?

– Свободнее нас, – уточнил он, – монахов. Вступая в монастырь, мы отрекаемся от светской жизни и принимаем Устав, а также обязуемся следовать Правилам.

– Ваш Устав не позволяет? Или что?

– Все вместе, – ответил он уклончиво. – Хотя, конечно, вы меня не просто заинтересовали… а очень заинтересовали. Я буду думать, как найти решение.

Я понял по его лицу и понижению голоса, что разговор окончен, поднялся и скромно поклонился.

– Отец Форенберг…

– Брат паладин, – ответил он.