Ричард Длинные Руки – паладин Господа

– Серые Ангелы – это… Как вы знаете, сэр Ричард, когда Господь Бог создал человека и пестовал его, то ангелы возревновали и возроптали. Они, существа из огня и мысли, должны были преклонить колени перед существом из глины, которого Господь Бог нарек царем вселенной!.. Они всячески старались очернить человека перед светлым ликом Господа, и тогда Господь сказал: если вы думаете, что на земле такой уж рай, сходите туда сами в человечьей шкуре и убедитесь, что жить там непросто и человеком быть трудно. Потому и грешит… время от времени.

Я сказал с интересом:

– Очень разумный подход. Не ожидал от Господа Бога.

– Двести ангелов под предводительством самого светлого и умного, зовомого Азазелем, спустились на гору Хермон и начали жить среди людей, дабы проверить, трудно ли быть человеком. Увы, вместе с плотью они получили и ту гнилость, что есть и в глине, и в каждом из нас. Еще не зная об этом, вступали в браки с земными женщинами, у них рождались дети, что вырастали великанами. Сами ангелы старательно учили людей искусствам и наукам. К примеру, Азазель научил прорывать шахты, добывать металлы, драгоценные камни, обучил металлургии, показал, как ковать мечи, щиты, доспехи, строить дома сперва из дерева, а потом из камня…

– Ну-ну, – сказал я, – вот кому обязаны технологическим направлением цивилизации! А могла бы пойти по биологическому пути, как и намечал Господь… Сэр Гендельсон, мне почему-то не по себе вот так на открытой местности. Тут постоянно летают спутники-шпионы с красными крыльями.

Он посмотрел на небо, уперся в землю ладонями в латных рукавицах. Задница поднялась высоко, приглашающе, так и захотелось дать пинка этому жуку-бомбардиру. Я выждал, когда он с треском в костях разогнется.

– Войдем, – предложил он. – В монастыре должна быть нам защита…

– Ага, – сказал я саркастически, – еще?.. Одну защиту мы уже разделали.

Не отвечая, он доковылял к коню рыцаря. Тот равнодушно обнюхивал труп хозяина, Гендельсон поставил ногу в стремя ювелирной работы, но тоже какое-то странно-цельнолитое или скованное одним ударом из одного бруска металла, я с удивлением наблюдал, как грузное тело не сумело подняться на такую высокую ступеньку и начало заползать на коня, цепляясь за седло, ремни, наконец взгромоздилось, и вот в седле уже настоящий рыцарь, гордый и надменный, что значит – благородного происхождения, рожденный повелевать.

– В храм на коне? – поинтересовался я.

– Но тот выехал из храма? – отпарировал Гендельсон.

– Может, у того такой уровень допуска, – предположил я.

– Теперь этот допуск у нас, – сообщил Гендельсон.

Он пустил коня в сторону распахнутых ворот. Я двинулся следом, так удобнее. Пусть бросаются на него. Он, как сказала леди Кантина, а все остальные подтвердили, – мужчина видный. А я лучше издали буду сшибать всех, кто бросится на него, как на чучело.

В большом зале сумрачно, я огляделся в поисках привычных для костела рядов скамеек в два ряда, аналоя и прочих атрибутов католической ветви, но в просторном помещении веяло запустением. Под дальней стеной на возвышении я заметил трон с высокой спинкой. Рядом с троном блестит высокий треугольный щит, видна рукоять меча в истлевших ножнах. В тишине цокот копыт коня Гендельсона раздавался кощунственно громко. Я поглядывал в спину барона – то он без конца шепчет молитвы, то на коне вот так в церковь.

На троне в свободной царственной позе расположился скелет. Огромный, страшный. Одежда истлела, кости торчат толстые, массивные. А у ног скелет поменьше, с длинной вытянутой мордой. У меня стиснулось сердце. Люди мрут, понятно, их не жалко. Они того заслужили. Но бедная собака и здесь не оставила хозяина… Даже сейчас на ее устремленной на хозяина морде осталось выражение безграничной преданности, любви и обожания.

Я стиснул кулаки, в глазах внезапно защипало. Сколько бедная собака плакала у его ног, просила откликнуться, опустить руку, коснуться ее холки? Погладить, приласкать, сказать, что хозяин ее все еще любит? Сколько лежала, уже не в силах от голода сдвинуться с места, поскуливала, просила обратить на нее внимание? И даже сейчас видно, что последний ее угасающий взор был обращен на него, в тщетной надежде, что встанет, сильный и могучий, спасет, он же все всегда мог…

С коня послышался всхлип. Гендельсон сердито вытер слезы.

– Для собак, – проговорил он дрожащим голосом, – мы… бессмертные.

Я спросил грубо:

– У вас что, была собака?

– У меня целая псарня, – ответил он тускло. – Рождались, видели меня у своего лукошка, а когда старели и умирали, я оставался таким же… Это была только моя боль, когда они умирали! Теперь с ужасом думаю о том, что мог бы умереть на глазах собак… Для них это было бы крушением всего мира.

Я стиснул зубы, что-то и у меня в глазах совсем щемит, словно кислота, сказал едко:

– Теперь уж точно собаки вашей смерти не узрят.

– И то хорошо, – ответил он просто.