Ричард Длинные Руки — паладин Господа

– Простите, что здесь написано?.. Мои родители недавно сюда переехали, мы еще не обжились, я немножко заблудилась…

Я уставился на камень. Середина выскоблена до блеска, там два десятка слов, но я, если честно, даже в институте лекции по иностранному списывал, а тут вообще даже не буквы, а знаки. Совсем непонятные, что значит – руны.

– А на каком это языке?

Она взглянула на меня с удивлением.

– Разумеется, на древнем…

– Это понятно, – ответил я, – но у древних было много языков.

Она покачала головой с сомнением, потом вдруг посмотрела на меня с уважением.

– А ведь это может быть правдой! Странно, никому не приходило в голову. Считалось, что у древних был язык один, но использовали разные знаки… Вы один из магов?

Гендельсон напрягся, но смолчал, а я ответил живо:

– О, мы еще те маги! Особенно за столом. Все исчезает. Порой даже серебряные ложки…

Она расхохоталась чисто и невинно:

– Если вы такие маги, тогда да – та-а-акое прочитаете!.. Ладно, как-нибудь выберусь. Вижу, мне просто повезло наткнуться на таких же приезжих…

– Да, – сказал я легко, – Великое Переселение народов.

Она улыбнулась нам, медленно побрела в сторону от дороги. Ее прямоходящий варан тащился за нею. Девушка срывала цветы, подносила к лицу. Когда я оглянулся второй раз, там уже было чисто, пусто, хотя до ближайших деревьев еще далековато.

Мир впереди был нежно-лиловым. Я засмотрелся, не веря глазам, на то, что показалось золотой перловицей, но, когда приблизился, превратилось в изголовье самого дивного ложа, какое только видел. Ложе на каменной плите метровой высоты, изголовье в самом деле из красиво изогнутой по краю волнами гигантской раковины. Не меньше, чем метра полтора в диаметре. Она выглядит золотой, а когда я присмотрелся, жар ударил в голову: раковина в самом деле из золота. Или с большой примесью золота! Но явно же это натуральная раковина…

С ложа, привстав на локте, в нашу сторону со снисходительным интересом смотрела прекрасная женщина. Ложем ей служила вторая половинка раковины. Углубление совсем невелико, а красным покрывалом женщина прикрыла только ноги. Точнее, щиколотки. Половинка золотой раковины изнутри светится мягким оранжевым светом. Вся она словно указывала, что вот она – настоящая жемчужина.

Гендельсон ахнул:

– Я даже не мог подумать…

– Еще бы, – согласился я. – Самые крупные раковины, что я видел, это с блюдце. И то в магазине редких штук. Я собирал на море так и вовсе не крупнее надкрыльев майского жука.

Он прошептал:

– Да нет… То, что в раковине… Это же сама Лилит!

– Первая жена Адама? – переспросил я. – Ни фига себе… Сэр Гендельсон, а вы откуда знаете? Впрочем, нам лучше обойти. Кто знает, как она отреагирует на вторжение, это ж ее земли, она здесь отдыхает…

Мы обошли по широкой дуге, Гендельсон крестился и бормотал молитвы. Я помалкивал, пусть лучше сейчас, чем выдаст нас молитвой и крестом в неподходящее время.

Солнце еще только перешло на западную часть неба, но я первым засобирался на ночлег. Ноги гудят, как столбы в непогоду. Никогда столько не ходил, а Гендельсон двигается уже, по-моему, совсем бесчувственный. Если какая гадость прыгнет из чащи, отбиться не сумеем, ведь молот хорош только на дальней дистанции, а меч из-за спины пока вытащишь.

Олененок упал без звука, Гендельсон начал разделывать его, как подобает знатному рыцарю, мой урок не пропал даром. Я разжег огонь, воздух наполнился запахом горящего дерева, а потом ароматом жареного мяса.

Мы ели, как два голодных волка, разве что не выедали внутренности. В тиши слышен был здоровый мужской чавк и сопение, а также треск костей на крепких зубах. В лесу постепенно темнело, хотя небо еще долго оставалось синим.

Кучевые облака окрасились розовым, медленно плыли к закату. Я старался видеть в них только облака, ведь знаю же состав, но видел именно пышных бабс, их роскошные бедра, тугие груди, голые плечи… Вон у той женщины, которую Гендельсон назвал Лилит, вроде бы не такие широкие бедра, да и грудь не размером с подушку, но в ней столько эротики, чувственности, сладострастия…

– Ондатра чертова, – сказал я в сердцах.

– Почему ондатра? – удивился Гендельсон. – Вы о ком?

– Откуда я знаю? – ответил я в раздражении. – Похожа ваша Лилит на ондатру, вот почему.

Он задумался, переспросил с недоумением:

– Чем?

– Есть что-то в ней ондатриное, – пояснил я. – Не замечаете?

Он оглянулся по сторонам.

– Не знаю, – ответил он. – А какая она, ондатра?

Я подумал, вспомнил, что сам не представляю, сказал раздраженнее:

– Да какая разница? Слово-то вот оно? Очень гадкое слово, между прочим.

– Да, но… странный вы, сэр Ричард!

– Все мы странные, – изрек я. – Господь старательно вытесывал нас разными, но мы сами превращаемся в толпу одинаковых. Давайте спать, сэр Гендельсон.

– Да, – согласился он. – Дорога все-таки трудная. Но, честно говоря, я так устал… что даже сон не идет.