Ричард Длинные Руки — принц-консорт

— Один король, — сказал я, — вы о нем вряд ли слыхали, не получив от жены за пятнадцать лет супружеской жизни наследника, попросил церковь расторгнуть брак, чтобы он мог вступить в новый брак. Церковь ему отказала. Несколько лет он добивался у папы разрешения на развод, собирались различные комиссии и суды, но развода ему так и не дали. Тогда он в ярости заявил, что его королевство отныне выходит из-под власти папы. В его землях будет своя церковь со своими законами!

Отец Дитрих воскликнул:

— Это невозможно! Это же… разорвать плащ Христа, что укрывает наш мир…

— Плащ был разорван, — отрубил я. — Из-за упрямства и нежелания уступить в таком пустяковом вопросе. Этот король вырвал церковь своей страны из единого пространства и объявил ее отдельной и независимой, подчиняющейся только ему, как главе государства, а не папе. После чего его церковь, конечно же, дала ему право развестись и взять новую жену.

Он вздрогнул, перекрестился.

— Разве такое мыслимо?

— Для сильных людей мыслимо все, — ответил я твердо. — Отец Дитрих, я очень хочу, чтобы у нас церковь всегда была той, какой должна быть. Сейчас мы все видим, герцогиня Изабелла ушла к Вирланду и счастлива с ним, а герцог Готфрид счастлив с леди Элинор. Так почему же не разрешить им то, что уже создано и никому не вредит?

Он вздохнул.

— Сын мой, я понимаю твои чувства… и сам на твоей стороне! Но догмы для того и необходимы, чтобы здание стояло незыблемо. Нельзя поддаваться…

— Но церковь для людей!

— И для Великой Идеи, — напомнил он. — Если каждый мирянин начнет вытаскивать для себя песчинку, в конце концов само здание зашатается и рухнет, погребя нас под обломками. И мир вернется к дикому язычеству.

Я слушал и опускал голову. Отец Дитрих говорит все правильно, однако высокие истины бывают слишком холодными и тяжелыми, чтобы нести их везде и во всем. Человек устает, и если ему не позволить сесть и перевести дух, он сядет сам. А это будет уже неповиновение.

— Жаль, — проговорил я. — Очень жаль.

Он кивнул, лицо стало холодным и отстраненным. Я, почтительно поддерживая его под локоть, отвел обратно к группе епископов, в голове стучит предостерегающее, что мне только церковными реформами позаниматься осталось, и тогда вообще будут кранты, я сам, как пирамида из песка, рассыплюсь под первым же дождиком.

Про реформы нельзя даже заикнуться, это не только сразу потерять поддержку Вселенской церкви, да еще и попасть в еретики. В лучшем случае. Про худший и думать не хочу.

Безусловно, я на стороне церкви. Безоговорочно. Но это не значит, что слепо приму все, что она говорит и делает. Одно время и молодой Лютер все принимал и свято исполнял, пока не увидел, что… кое-что нужно исправить.

Исправил, да еще так исправил, что раскол несколько веков терзал Европу. В религиозных войнах погибло больше народу, чем во всех битвах и даже во время чумы. Германия стала первой лютеранской страной, а затем поправки Лютера перекинулись в Англию и пошли дальше-дальше, после чего страны, принявшие его протестантство, стали самыми могущественными и богатыми, а немецкие колонисты завезли протестантство и за океан, где оно стало основной религией.

Так что пойти против церкви — это не против Творца. Лютер как раз и опирался в отрицании официального католицизма на Библию, всякий раз приговаривал: «этого в Библии нет» и «в Библии есть все, что нам нужно».

Вернувшись в кабинет, подписал еще десятка два указов, три спора между лордами умело передал в Совет по геральдике, освободил от налогов поставщиков парусины, дело хоть и доходное, но еще мало кто умеет выделывать достаточно высокого качества, потому нужно поощрять, а то и выделять гранты на развитие.

Сэр Жерар время от времени докладывал о посетителях, которых нельзя не принять, уж и не представляю, сколько он уже отсеял, я принимал, жаловал, разрешал споры, наконец поглядел по сторонам, оглянулся на сэра Жерара, он все так же следит за мной, насупленный, как сыч на морозе.

— Что-то я Арчибальда Вьеннуанского не вижу, — сказал я. — Такой элегантный красавец, любимец женщин и веселья, он должен быть здесь в самой середке!

Он вздохнул, потупился.

— Ваше высочество…

— Что? — спросил я в тревоге. — Что могло случиться? Его любили все, а врагов не было. Этот баловень-аристократ просто рожден для счастья!

Он вздохнул еще тяжелее, развел руками и начал смотреть в сторону.

— Говори, — велел я. — Он жив?

— Да…

— Искалечен?

— Снаружи нет…

— Выкладывай все, — приказал я. — Ну?

Он сказал невесело:

— У него появилась… возлюбленная. Ах, если бы одна из местных красавиц!.. Наверное, он ими объелся… В общем, она живет в озере.

— Это в каком смысле? — просил я.

— В прямом, — ответил он. — То ли на дне, то ли не совсем на дне. В общем, поднимается на его зов. Нашлись любопытные, подсмотрели, как они обнимаются по пояс в воде. Самое греховное в том, что она не просто не человек, но еще и не похожа на человека: фиолетовая, как не знаю что.

— Вы тоже видели?

Он потупился.