Ричард Длинные Руки — виконт

Последние слова я прорычал, получилось неплохо, да и акустика в порядке. Они пошли за мной нестройной толпой, а я лихорадочно вспоминал, что во время дьявольской мессы на теле обнаженной девственницы рисуются колдовские знаки. Затем первосвященник, изображающий Сатану, совокупляется с нею в присутствии многих посвящаемых и адептов, тоже неплохо, хотя, конечно, девственница… это крику много, шерсти мало.

В костюме Сатаны, то есть чудовищного козла, сейчас выступаю я, так что у меня впереди интересная перспектива. Даже очень. Костюм, если честно, дурацкий: сразу теряется половина всего ужаса — рогатые звери, как известно, травоядные. Правда, вон каменная статуя такого вот Сатаны, в пасти этого козла блестят длинные острые зубы, шкура на нем зеленая, за спиной крылья, как у летучей мыши, только тоже зеленые, как если бы жаба обзавелась крыльями.

Мы вышли в зал, я все это безобразие с пентаграммой и обнаженной женщиной на каменном алтаре видел сверху, а сейчас вот придвигаюсь непослушными ногами, стараюсь сориентироваться побыстрее.

На широкой каменной плите смирно лежит, лицом вверх и опустив руки вдоль бедер, обнаженная девушка-подросток. Я на мгновение ощутил даже замешательство: должен быть либо невинный христианский младенец, замучиваемый жидомасонами, либо роскошная юная красавица с торчащей грудью, плоским животом и длинными ногами изумительной формы. А не менее длинные золотые волосы должны в красивом беспорядке разметаться по каменному ложу, чуть-чуть прикрывая срамные места.

Наклонив голову как можно ниже, я продвигался вперед. Да, в самом деле девчушка лет двенадцати. Впрочем, возможно, здесь не удается отыскать девственницу старше. Все как в моем мире. Правда, грудь у нее развита не по годам, но все остальное — тьфу, еще далеко до женщины, что привлекает взгляды.

Я ожидал, что гостия, освященный хлеб, который положили ей между раздвинутых ног, будет черного цвета или темно-красным, а также форма должна быть треугольной или в форме звезды Давида, но увидел обычный опресненный хлеб, явно украденный из обычной церкви. Тоже не ново: сатанисты крадут прямо в церквях, чтобы осквернить на своих сходках. Украсть нетрудно: когда подходят к алтарю для причастия, сохраняют хлеб во рту, а потом втихую кладут в платок или барсетку. Причем крадут не обязательно сатанисты, а обычные воры, которым за такой хлеб платят немалые суммы.

Кража освещенного хлеба достигла таких размеров, что инквизитор Португалии Мануэл Балле де Моура издал особый указ по защите дарохранительниц. В июле тридцать восьмого года… чтоб было понятнее, тысяча девятьсот тридцать восьмого, когда уже полыхала Гражданская война в Испании и потихоньку начиналась Вторая мировая, Ватикан издал новые правила, по которым дарохранительница должна быть закреплена стационарно и заперта со всех сторон, как будто там ружье, которое положено хранить подобным образом. Дарохранительница должна быть из лучшей стали, ключ нельзя оставлять на виду или в замке, словом, обычные инструкции по хранению огнестрельного оружия дома.

И, конечно же, рекомендуется всюду оборудовать новейшую систему сигнализации.

Все это промелькнуло быстро, но, к счастью, Сатаниал не должен суетиться: должностные лица высшего ранга все двигаются медленно и величаво, и неважно, кто из них сатанисты, кто демократы, а кто — администрация Президента. Я двигался, стараясь не шевелить головой в рогатой митре, прорези для глаз дают возможность оценить спартанскую обстановку. Понятно, ведь сатанисты, как и все еретики, хотят достичь цели одним Большим скачком, им подай коммунизм сразу.

— Не так страшен черт, — заявил я молчаливым слушателям, — как состояние современного изобразительного искусства. И сейчас я вам это докажу…

Я взял кисть с краской, сейчас посмотрим, какой из меня татуировщик, прицелился, стараясь держаться как художник в наплыве вдохновения, поставил жирную точку между крупными, вполне женскими грудями. Девчушка вздрогнула, в глазах заметался страх.

— Это не татуаж, — сказал я успокаивающе, — это боди-арт.

Похоже, дура не понимает разницу между болезненным татуажем, когда краску вгоняют под кожу, и безобидной разрисовкой тела, дрожит так, что подрагивает массивная плита. Я нанес несколько небрежных знаков, что-то типа «Аллах Акбар!» на арабском, насмотрелся, во сне могу написать, а здесь этот шрифт пройдет за каббалистический, равно как иудейский или какой-нибудь грузинский.

— Эротика — это искусство, — пояснил я, — порнография — жизнь. Мы докажем, что массовость на нашей стороне!

Двенадцать человек стоят вокруг молча, всматриваются со священным трепетом. Я попытался вспомнить, что же еще в ритуалах, но ничего, кроме кто кого сгреб и еще целования срамных мест у Сатаниала, посрамления всякой стыдливости и благопристойности. Ну это я могу, ибо кто кого сгреб в нашей общаге было делом обычным, какое там кощунство, да и срамные места охотно дам целовать всем двенадцати…

— В женщине все должно быть прекрасно, — сказал я с удовлетворением. — Искусство — страшная сила!