– Хороший вопрос, – одобрил голос.
Огонь оформился в человеческую фигуру в белом блистающем плазменным огнем балахоне. На полголовы ниже меня, что очень немало, широкое властное лицо, тяжелая челюсть, глаза посажены глубоко, сверху защищены тяжелыми надбровными выступами, снизу – выступающими скулами. Лицо воина, отметил я невольно, сильного и жестокого.
Ноги призрачного человека коснулись земли, но ни травинка не шелохнулась под его весом. От всей фигуры лучи, на пламенном лице из глаз бьет огонь, еще более яркий, чем лучи, а голос, я подозреваю, звучит больше в моем черепе, чем колышет воздух.
Я ошалело огляделся.
– Не понял… Это во сне или наяву?
– Дик, – сказал огненный человек, – тебе что, это важно? Соблазны являются не только во сне. Так и эти… можешь назвать их антисоблазнами. У тебя, кстати, очень богатый словарный запас. Я половины слов не знаю, лишь догадываюсь о смысле… Где есть возможность для нечистой силы, там есть место и для чистой…
Я кивнул, пробормотал:
– Да, конечно. Только каждая из сторон называет именно свою силу чистой, а себя Светом. Это я уже знаю… Так вот ты кто, демон или…
Он захохотал, чуть запрокидывая голову. Крупное тело колыхнулось, я наконец заметил, что у этого призрака немалый животик, как у борца-тяжеловеса, что ушел на пенсию.
– Или, – прорычал он, – я как раз это «или».
– Не бреши, – возразил я. – «Или» – это святые. Во-первых, я не поверю, что мне вдруг да явится нечто святое. Вы ж там все боитесь запачкаться мирским! Святые должны являться… праведникам!.. Подвижникам, аскетам!.. Которые умерщвляют, постятся, бьют тысячи поклонов для Книги Гиннесса, не стригут всю жизнь волосы и ногти, не моются… А я… святые мощи, да у меня даже ангела-хранителя нет!
Пылающая фигура колыхнулась, мне показалось, что от смеха, но это было бы слишком дико, и я предположил, что сработал некий гравитационно-ортостатический флуктуй.
– Дик, – раздался из этого огня сильный, но ясный и настолько чистый понимающий голос, что сердце у меня дрогнуло будто в умилении, захотелось встать на колени и помолиться чему-нибудь светлому и чистому. Не Богу, конечно, ну его на фиг, а, к примеру, принцессе Азалинде. – Дик… Ты будешь удивлен… но только споначалу, если скажу… что и у меня ангела-хранителя нет… и никогда не было.
– Ого, – вырвалось у меня. – Так кто ты есть? Или есмь?
– У таких, как мы, не бывает, – объяснил он. – Да, не бывает. Это у чистых душ только… Ну, у заблудших обязательно, для выправления. А я был… я был слишком разным. Я был разбойником, был философом, магом, отшельником, купцом… Иногда купался в роскоши, иногда… гм… два года провел в каменоломнях, еще полтора года был рабом на вёсельном корабле… Но я был слишком жаден, чтобы остановиться, и потому половины моей жизни хватило, чтобы перепробовать все утехи этого простого мира… и возжелать нечто больше, выше, огромнее!
Я смотрел на него во все глаза.
– Я начинаю догадываться, кто ты…
– Ну-ну, смелее.
– Тертуллиан!
Он кивнул с явным удовлетворением:
– Молодец, Дик.
Я таращил на него глаза, огненная фигура подрагивала, словно под порывами ветра, но ветра нет, это он просто удерживает понятную для меня, туземца, прежнюю человеческую форму.
– Так вот ты… – пролепетал я тупо, – какой.
– Да, – ответил он просто, но с гордостью, достойной разве что дьявола, – я такой…
– Тертуллиан, – вырвалось у меня. – Я не очень-то, пойми меня правильно, к твоему христианству, но ты… ты меня ошарашил. Если встречу где твою могилку, то не плюну на нее, а положу цветы. Уважаю потому что.
Он проговорил с коротким смешком:
– Много цветов придется рвать. Я малую часть земель христианского мира повидал, но и то насчитал уже восемь своих могил! Легковерны люди и тщеславны есмь… А где мои кости, знаешь сам. Но явился я тебе вот зачем. Слушай внимательно. Первое – я не ходил дальше на юг, не смогу даже теперь, когда я несколько… более чем легок на подъем. Там слишком сильна мощь темной магии… Да и вообще, человек все совершает только в той жизни, понимаешь?.. Ну, в которой ты сейчас. Если я не научился ездить на верблюде тогда, то теперь уже не смогу. Если не побывал в Южных Землях, то теперь они для меня закрыты. Потому даю это наставление и… все.
Я спросил осторожно:
– А до этого времени что… следил?