Ричард Длинные Руки – воин Господа

Гугол, пятясь, вытащил огромную массивную печень, она свисала сшироких ладоней, как будто он держал только что изловленного в теплой воде большого тюленя.

– Меньше слушай, – заявил он победно, – таких же... гм... героев. Или тех прибитеньких, которые песни складывают. Сердце дракона – звучит красивше, но печень – вкуснее!

Я подошел, оглядел гигантскую печень, предложил:

– В моем королевстве все стараются приходить к консенсусу. Не буду вам морочить голову, что это, скажу сразу: предлагаю есть печень, а рассказывать, что ели сердце. Ведь такая ли эта неправда? Вот и сердце, смотри. Но видно же, что печень – это печень...

Сквозь ужасную рану, проделанную топором Гугола, было видно и сердце: все из тугих жил, слабо дергающееся, пульсирующее, но если все то правда, что я читал в учебнике биологии про жаб, то это сердце будет биться еще сутки. Если не больше.

Багровые угли светились в полумраке, как огромные рубины. Их набралась целая россыпь, ибо Гугол, как оказалось, большой любитель поесть, одни ломти жарил на широких плоских камнях, другие нарезал кубиками и пек прямо в углях, третьи насадил на прутья и понатыкал вокруг ровной цепочкой.

Сигизмунд развел в сторонке второй костер, демонстративно сидел на камне и ритмично водил по лезвию затупившегося меча точильным камнем. Звук получался отвратительным, от него вздыбливались волосы на пуках и на затылке, а по коже пробегал мороз.

Пока мы пировали, в кустах и за деревьями трещали ветки, в нашу сторону поглядывали желтые глаза. Однако все чуяли аромат убитого дракона, убегали, а мы всю ночь слышали в темноте рычание, хруст, чавканье, сопение, топот.

Когда взошло солнце, Сигизмунд побледнел, сказал дрожащим голосом:

– Ваша милость, хорошо бы убраться. От огромного дракона остался хорошо обглоданный скелет. В истоптанной траве блестели самые крупные чешуйки с хребта. На крупных костях видны следы зубов, а мелкие зверье растащило по норам вместе с остатками мяса.

– По коням, – скомандовал я. – Это мы наелись, а они – не знаю, не знаю.

Деревья помчались мимо странные, исковерканные, как и вчерашняя крепость. Все они торчат из красного, как закат, грунта. В животе стало холодновато, я все чаще передергивал плечами, словно стряхивал чужую руку с шеи. Какие-то могучие силы здесь все порушили, скрутили в узел, сожгли, размололи в песок. Даже уничтожь весь лес, все кусты, всю траву и всех муравьев – это все понятно, такое представить могу. Хотя, правда, больше в моем мире, но, чтобы деревья Даже сейчас, спустя тысячи и тысячи лет, росли вот такие... мягко говоря, странные, боюсь сказать – мутировавшие, надо что-то большее, чем разбушевавшийся волшебник.

Над стеблями травы порхали бабочки, пролетела стрекоза. У бабочки, если глаза меня не обманули, по два крыла, да и полет какой-то правильный, не пьяное бессмысленное шараханье, как обычно.

Из норки выглянула ящерица, посмотрела на меня внимательными глазами. Я не делал угрожающих движений, она не пряталась, просто смотрела. Глаза великоваты, а лоб приподнят, нет привычной гладкой покатости.

Сигизмунд вскрикнул, соскочил на землю. Я молниеносно развернулся и с молотом в руке, озверело оглядел окрестности. Гугол тоже спрыгнул, они придали к земле.

– Что там? – закричал я нервно.

– Следы! – ответил Сигизмунд.

– Ланселота? – крикнул я с надеждой.

Гугол первым поднялся, отряхнул ладони. Перехватив мой взгляд, покачал головой.

– Разве что он стал трехпалым.

Сигизмунд поднял голову, желваки вздулись, широкие и рифленые. В глазах была злость.

– Нехорошо так говорить о крестоносце, – сказал он ледяным голосом. А потом, обращаясь ко мне, добавил со вздохом: – Но кони здесь прошли всего сутки тому. Хуже то, что поверх отпечатков копыт наложился этот трехпалый след.

Я сказал нетерпеливо:

– Тогда поехали. Мы уже близко. Нечего нам следы уток рассматривать.

Они взобрались в седла, Сигизмунд молчал, брови сдвинул, а Гугол сказал ехидно:

– Даже если следы утки размером с тележное колесо.

Я зябко поежился. Следы тиранозавра-рекса, насколько помню, тоже трехпалые. Сигизмунд сказал вдруг севшим голосом:

– Здесь очень плохое место.

– Да уж, – согласился Гугол. – Меня, если честно, пот прошиб.

– Дальше вроде бы получше, – сказал я, ибо вождю надлежит быть бодру и смелу. – Это какая-то зона поражения... Вон там и деревья нормальные, и все там нормальное.

Под конскими копытами иногда хрустели белые кости, совсем истлевшие, с готовностью рассыпающиеся в пыль. Некоторые черепа выглядели не человеческими, не звериными и даже не рыбьими. Но я не хотел бы встретиться с их хозяевами даже в полном до-спехе и с мечом, изготовленным гномами.

Сердце мое застучало громче. Я повернулся в седле. Да вот те горы со срезанными вершинами. Словно в древности отыскался среди великанов свой шургенз, срезал к чертовой матери вершины самых высоких гор... ну, к примеру, чтобы свободно летать на ковре-самолете.

– Мы у цели, – сказал я тихо, – ребята, мы добрались!

– Вон та гора?