Ричард Длинные Руки – воин Господа

– Сэр, – сказал Сигизмунд счастливо, – это уже вот счастье! Наконец-то подвиги, я так мечтал... но какие подвиги в нашей глуши? Пока сэр Ричард не послал меня в суровый Зорр... И вот сейчас – самый счастливый день моей жизни!

– Или несчастный, – проворчал я. – Готов?

Из костела вышли священники. Глаза Сигизмунда округлились, узнал епископа, высших иерархов инквизиции. Даже побледнел, а губы зашевелились, словно перебирал грешки. Впрочем, откуда у него грешки, явно благодарственная молитва, хвала Господу, его ангелам...

Священники благословили нас, Сигизмунд все порывался слезть и встать на колени. Отец Дитрих перекрестил меня особо, его острые глаза все искали крестик на моей шее, но я в железном доспехе сижу по самые уши, даже голова накрыта железом.

Мой великанский конь нес меня с легкостью, хотя на мне пудика два тесного железа. Вообще-то я не знаю, сколько в пудике кэгэ, но чувствую, что многовато. Хотя я на голову выше Сигизмунда, однако самое тяжелое, что я носил – это зимнюю куртку с капюшоном, а вот таким летом – джинсы и гавайку. Сейчас же в железе весь, даже шлем с настоящим забралом.

Дождь пошел с ночи, какой-то не летний, что налетает как буря и так же быстро исчезает, оставляя небо чистым и голубым, траву вымытой и зеленой, а воздух посвежевшим и свободным от пыли. Сейчас небо затянуло почти осенними тучами, дождь стучит по листьям, монотонный, гадкий, а я без зонтика, я не под крышей автобуса или в надежном метро, даже не прячусь в ближайшем подъезде, как у нас принято, я еду открыто под этим бесконечным дождем, с неба по мне мелко стучат капли холодной воды, а когда задеваю ветки, с них злорадно обрушиваются целые водопады.

Впереди двигается Сигизмунд, этакая металлическая глыба на блестящем, как тюлень, коне. И сам блестящий, холодный, как морской валун, пролежавший на берегу миллионы лет, омываемый водой дважды в сутки. А вот от меня через все щели доспехов с чайни-ковым свистом вырываются струйки пара. Ну, почти со свистом. Я промок до костей, у себя на Тверской уже бы продрог, но здесь, в этой железной скорлупе, разогрелся так, что, не охлаждай меня дождь...

Тело зудело и чесалось, я с ужасом вообразил полчища злобных блох, что забрались под железо. И сразу же зуд стал совсем невыносимым.

Из-за мелкой дымки лес казался в тумане. Ближайшие деревья я видел четко, а дальше все тонуло в таинственной и страшноватой зеленой кисейности. Во время дождей все звери сидят в норах, ибо капли прибивают к земле запахи и приглушают звуки. Можно пройти в трех шагах от добычи и не учуять ее. Правда, олени тоже не бродят в дождь по той же причине: можно сослепу выйти прямо на хищника. Даже птицы забились, в гнезда, спрятались в дуплах, сидят молча. Чего петь, дождь все равно приглушит любую песню, Да и какая дура полетит под дождем на страстный зов.

Даже привычный звонкий или глухой стук копыт сейчас растворился, и мне показалось, что Сигизмунд двигается впереди совершенно бесшумно. И весь он, слегка размытый в моросящей мгле, не человек, а призрак... Призрачный всадник на призрачном коне...

Он поглядывал вопросительно, наконец восхитительно покраснел, как юная девушка, не видавшая современной России:

– Сэр, вы сказали... нам предстоят свершения на юге?

– Ага, – ответил я.

– Но мы... там север!

– Ага, – повторил я и подумал, что пора бы разнообразить словарный запас всякими «ну» и «в натуре». – Сперва заедем к соседям. Король Шарлегайл сказал что только король Арнольд знает, где спрятаны... где упрятаны доспехи святого Георгия.

Сигизмунд испуганно икнул, долго молчал, а когда заговорил, в его голосе звучали страх, благочестие и суеверный ужас:

– Милорд... Я даже боюсь и подумать... поверить...

– Да-да, – подтвердил я. – Те самые. А что не так? Привезли же мы мощи святого Тертуллиана?.. Не все так просто, как ты думаешь, Сигизмунд. Все намного проще...

Я снова поймал себя на том, что обращаюсь с ним, как с ребенком, хотя он если и моложе меня, то на пару лет, вряд ли больше. Но, как в той поездке в колхоз на уборочную, мы чувствовали себя намного старше и умудреннее деревенских ровесников, так и сейчас я чувствовал на себе груз лет Ренессанса, раннего капитализма, социализма, построения царства Божия в отдельно взятой стране, затем снова какого-то странно разгульного капитализма.

Деревья все утолщались, узловатые ветви красиво простирались во все стороны. Мощные наплывы на стволах – откуда такое только берется, – но нет засохших или засыхающих деревьев, что так часто попадались на пути, даже нет упавших и гниющих стволов, нет безобразных коряг, похожих на колдующих ведьм...

Мне казалось, что еду по ухоженному парку. Или по лесу, где деревья никогда не болеют и не старятся. И трава. И кустарники, что растут так аккуратно, словно их высадили такими вот кучками.

В полдень, когда я совсем ошалел от жары и обливался потом, мы сделали крохотный привал, дали отдохнуть коням, перевели дух сами. А потом снова тряска неудобном седле. Я стремился за первый же день, пока никто не мешает, отъехать подальше.