Ричард Длинные Руки – воин Господа

Она поднялась с некоторой неохотой. Я тоже поднялся, еще раньше вскочил и поклонился красивой женщине Сигизмунд. Скула в самом деле покраснела и припухла.

Глава 14

Трава блестела, на каждом стебельке крупные блестящие бусинки, но копыта безжалостно рушили всю красоту. Солнце еще не вылезло из-за края, но в небе расплавленным золотом уже горели облака, меня качало в седле, я привык спать подольше, а летом ночи чересчур короткие..

Сигизмунд мчался рядом, свежий, как английский огурчик, что-то щебетал, его длани без устали поднимались, указывая на дивный мир, что сотворил Господь, конт возносил хвалу Его трудам, восхищался, восторгался, ахал, едва ли не пел осанну...

...а потом как-то вдруг внезапно умолк, заткнулся, помрачнел. От этой перемены я проснулся, нащупал молот и повертел головой, отыскивая угрозу. В сторонке от дороги медленно проплывала разрушенная церковь. От деревни, что окружала ее, остались только редкие груды камней, остальное сгорело, унесено ветром, дождями, весенними ручьями. Но остов церкви уцелел, только крест с крыши вывернут с корнем, окна зияют черной пустотой, а под стенами еще блестят осколки цветного стекла...

В старые времена русские переселенцы в Сибирь или на Дальний Восток, прибыв на облюбованное место, первым делом рубили церквушку, сами ночуя на телегах и под телегами, а затем уже строили дома себе. Здесь могло быть так же. Только если русские останавливались на церкви из дерева, то в этих краях после того, как село окрепло и разрослось, изрядно подгнившее дерево однажды заменили массивными каменными глыбами. Это был немалый труд, ведь сами крестьяне по-прежнему жили в деревянных домах, но церковь отгрохали громадную, всю из камня, на что потребовался труд не одной сотни лет, ибо камень добывали где-то далеко, каменоломен не видать, а тяжелые глыбы волокли издалека по одной, в свободное, как говорится, время. А в остальное – пахали, сеяли, убирали Урожай, молотили, зерно ссыпали в закрома, кормили и выпасали скот.

Но за две-три сотни лет уложили массивный фундамент, иная крепость позавидовала бы, поставили огромные украшенные резьбой ворота, лучшие столяры тщательно и любовно обработали старый выдержанный дуб, а то и вовсе мореный, для алтаря, церковной мебели, для добротных лавок со спинками – все на ока, массивно, увесисто.

А сейчас одна половинка ворот все еще висит на верхней петле, поскрипывает и покачивается под порывами ветра. Остатки другой лежат на земле, раздробленные, с погнутыми металлическими полосами, потускневшими медными бляшками.

– Богохульники, – вскричал Сигизмунд, не выдержав. – Сэр Ричард, как Господь допускает такое?

– Чтоб мы видели, – ответил я.

– А зачем?

– Чтоб делали выводы.

Я остановил коня, поколебался. Сигизмунд смотрел с беспокойством.

– Вы хотите заглянуть?

– Жди здесь, – сказал я. – Я на минутку. Он перехватил повод, под моими сапогами захрустели осколки пересохшей черепицы, стекла, остатков церковной утвари. В зияющий провал на месте ворот я вошел со странным чувством насмешки и гнева. Насмешка – понятно, я всегда насмехаюсь над церковью, что как жаба все еще пыжится, что-то изображает, но здесь все-таки больше, чем насмешка: кто-то перебрал с глумлением – порубленные скамьи, алтарь, мебель, нагажено, даже на крепком камне стен следы от тяжелых топоров...

Везде следы огня, но дуб оказался в самом деле мореный, такой невозможно поджечь, и сволочи в бессильной злобе рубили все, что могли, гадили и пакостили, тоже как могли и где могли. И все же большинство скамей осталось там, где строители и поставили, стены хоть изрублены топорами, однако выше человеческого роста и до самого свода уцелели картины с летающими толстыми бабами, могучим дядей, которого я назвал бы Зевсом или Юпитером, но никак не Саваофом, с толстыми младенцами... без луков, но с неизменными покрывалами, которыми раньше закрывали бесстыжих афродит и диан, а теперь покрывают целомудренную Матерь Божию.

Массивный шкаф весь в шрамах, но его рубили уже напоследок, излив злобу на скамьях, устав, и потому дверцы уцелели. Я поискал ручки, их срубили сразу, попытался поддеть ногтями, наконец сумел вставить в щель острие кинжала. Дверца открылась с жутковатым скрипом. Я покрылся сыпью, в испуге оглянулся. Показалось, что в провал на месте ворот кто-то заглянул и тут же скрылся.

На трех полках горы манускриптов. Полка уходит вглубь, там еще ряд, в темноте видны рулоны совсем старого пергамента. Запахло древностью, пылью, повеяло ароматом тысячелетий.

Очень осторожно я открыл первую книгу. И хотя скептик, но втайне каждый из нас ждет чуда, страстно надеется на чудо... увы, деревенский священник коряво и с ошибками вносил даты рождения, крещения, смерти, сообщал о хвостатых звездах, о знамениях, плохой погоде, о двухголовом теленке, толковал приметы, смутные слухи об увиденном гоблине...