Ричард Львиное Сердце: Поющий король

— Нет, почему-то моего отца звали именно Аттилодор, — подтвердила Лутрофория и продолжила свой рассказ. Богатейший замок, принадлежавший ее бабке, а затем отцу, остался в памяти и самой Лутрофории, ибо она успела в нем родиться и вырасти до семилетнего возраста; однако сильное землетрясение полностью стерло замок с лица земли. Недра земные разверзлись и поглотили эту неприступную твердыню. Тогда же погиб и отец Лутрофории, человек со странным именем Аттилодор — «дар Аттилы». Сама же она спаслась, ибо в это время вдвоем с матерью гостила здесь, в этом самом месте, где расположено ее нынешнее имение. Мать умерла пару лет назад, застав и горестную кончину собственного зятя, редкой души человека.

— А отчего он умер, ваш муж? — спросил Робер де Шомон.

— У него была какая-то странная болезнь, — ответила Лутрофория. — Лишь после его смерти я нашла в древней рукописи описание недуга, полностью совпадающее с тем, от которого угас мой супруг, и как сей недуг вылечивается. Приведено и название болезни — леонтаксия. Я не могу точно перевести это слово с древнегреческого. Львиное… то, что появляется на металлических вещах, если их долго не употребляют.

— Львиная ржавчина, — перевел многоумный Амбруаз.

— Львиная? — вскинул брови Ричард Львиное Сердце. — Ржавчина? Разве лев может покрыться ржавчиной?

— Так называли болезнь древние, я тут ни при чем, — пожала плечами Лутрофория.

— В чем же выражалась эта леон… таксия? — правильно? — спросил король Англии.

— Правильно. Леонтаксия. От нее у моего мужа время от времени все тело покрывалось ужасной гниющей сыпью. Эта сыпь то отступала, то вновь охватывала его. Ей сопутствовала лихорадка. Чем только не лечили моего бедного Ипполита! В конце концов самый тяжелый приступ свел его в могилу.

Ричард сидел ни жив ни мертв. Все робко поглядывали на него, видя, в какое состояние он повержен рассказом Лутрофории.

Собравшись с духом, король спросил:

— Вы обмолвились, что сей недуг можно и вылечить. Нельзя ли спросить вас, каким средством?

— Оно называется «теодакрима», — был ответ.

— Теодакрима? — переспросил Ричард. — Что это?

— Переводится как «Божьи слезы», — сказал Амбруаз. — А там пояснялось, что это значит?

— Там было сказано: «Пролив Божьи слезы, смешать их с соком теодакримы, выпавшим в шестой месяц на рассвете до восхода солнца, а также и с росою, и полученную смесь выпить», — ответила Лутрофория.

— Мудрено, — вздохнул Ричард.

— Тот, кто поймет эту мудрость, излечится от леонтаксии, — молвила Лутрофория. — Если бы мой Ипполит был сейчас жив, я бы сделала все, чтобы понять.

Тут она посмотрела на Ричарда так, что ему стало не по себе. Будто она видела в нем не случайно попавшего в ее дом короля Англии, а своего Ипполита, чья душа навестила ее в облике Ричарда.

После обеда, немного отдохнув, все стали готовиться к Христову Воскресению. Идя ко всенощной, Ричард пребывал в полном смятении чувств — он встречал Пасху совсем не так, как мечталось. Не в Святой Земле, а на Кипре; не с Беренгарией, а с Лутрофорией, женщиной, потерявшей своего мужа, умершего от той же болезни, от которой страдал Ричард и умерли двое его братьев. А что, если Беренгарии нет в живых и душа ее сейчас перелетела в оболочку этой странной киприотки, обладающей притягательным и загадочным взглядом?

Во время богослужения ему стало стыдно еще и от той мысли, что он горевал лишь о возможной гибели невесты, почти не волнуясь о судьбе остальных своих подданных. И, слушая молитвы и песнопения, король Англии из глубины сердца взмолился к Господу, взмолился так, что слезы поднялись к его глазам… Поднялись, но не вытекли, потому что, почувствовав их приближение, Ричард вспомнил про теодакриму и подумал: «Вот они, Божьи слезы! Их надо успеть собрать!» И это погубило его слезы, они не захотели идти. Растерянный, проклиная себя за все, что было в его жизни дурного, за бесчисленных любовниц, за горе, приносимое его войнами его народу, за тех, кого он безжалостно убил своей рукой — виноватых, а порой и попросту подпавших под эту разящую руку, за смерть отца и даже за минувшую вчера бурю, стоял Ричард пред Богом Христом, и не было у него больше слез, а лишь лютая ненависть к самому себе, столь ненасытно самолюбивому и самовлюбленному.

И он еще так недавно рассуждал, великий ли он правитель или не очень. Теперь он ясно видел, как он мал.

Едва окончилась всенощная, Ричард, так и не прочувствовав Христова Воскресения, не возликовав всей душою, уныло добрался до тех покоев, что выделила ему гостеприимная киприотка, лег в постель и мгновенно уснул. Засыпая, он ощущал себя самым несчастным человеком на свете.