Риэго

Как далеко можно безнаказанно пойти по этому пути? Допустит ли восстановление абсолютизма народ, уже вкусивший политической свободы? Наблюдая за «опытным полем» абсолютизма в Испании, монархи Священного союза в своем собственном политическом курсе вдохновлялись испанским примером.

* * *

Казалось, Европа уснула под удушающим покровом реакции.

Но вот в начале 1820 года разразилась революция в Испании. Самодержцы Европы некоторое время утешали себя тем, что эта революция — явление местное, другим монархам не угрожающее.

Однако уже через полгода пример Риэго нашел подражателей. Неаполитанцы, сбросив гнет самодержавия, ввели у себя испанскую конституцию 1812 года. Через месяц возмутились против своего короля португальцы. В конце 1820 года во Франции вспыхнуло движение карбонариев.

Даже в императорской России появились грозные признаки народного недовольства. В октябре 1820 года произошли волнения в Семеновском полку. И прокламации, найденные в казармах этого полка, прославляли доблесть «гишпанцев», сбросивших с себя иго самодержавия.

Эти несомненные признаки пробуждения демократических устремлений заставили государей Священного союза, жандармов Европы, принять меры для «наведения порядка». В конце 1820 года в городе Троппау собрались монархи России, Австрии и Пруссии и послы ряда западных королевств. Однако подавить испанскую революцию военной силой Священный союз пока еще не решался.

На последовавшем затем конгрессе в Лайбахе австрийскому императору даны были полномочия «упразднить военной силой» конституционную систему в Неаполе. В марте 1821 года австрийская армия вторглась в Неаполь и восстановила там самодержавие.

Но в дни, когда солдаты австрийского императора усаживали на трон привезенного в обозе неаполитанского короля Фердинанда, восстали карбонарии Пьемонта и провозгласили у себя конституцию Кадиса.

Интервенция в Испании стала неизбежной. «Испанская революция, — заявлял Александр I, — может быть уничтожена лишь военной силой… Именно для борьбы с революциями и был основан наш Союз… Монархам должно быть дозволено заключать союзы для того, чтобы защищаться против тайных обществ».

Через иностранных послов Фердинанд VII хорошо знал о планах Священного союза и направлял все свои интриги на то, чтобы ускорить его вооруженное вмешательство в испанские дела.

Намерения европейской реакции не составляли тайны и для вождей либералов. Однако внутренне слабое испанское либеральное движение не было в состоянии пойти на единственно действенную, неотложную меру защиты революции — не могло покончить с королем Фердинандом и с монархией.

Потоки пламенных речей не рождали дела.

* * *

О слабости испанского либерального движения судить можно лучше всего, если сопоставить его с якобинской революцией во Франции.

Якобинцы убрали с исторического пути своей родины выродившуюся династию, экономически и политически слабая испанская буржуазия и ее идеологи-либералы робко остановились у ступеней трона.

Французская революция и особенно питавшие ее идеи просветительного движения совершили величайший переворот в сознании народа, показав ему подлинное лицо католической церкви. Кадисская же конституция санкционировала «единую истинную религию, католическую, апостолическую, римскую».

Наконец революция во Франции дала землю крестьянам и, таким образом, связала их неразрывно со своей судьбой. Испанские либералы, бывшие выразителями интересов части помещиков и тех слоев городской буржуазии, которые владели землей, не пошли дальше отмены феодальных привилегий и прав сеньоров. Поэтому-то крестьянство и оказалось впоследствии легкой добычей контрреволюции.

Отсюда проистекало последнее и главное отличие испанской революции от революции во Франции. Тогда как французская революция была мощным, неудержимым движением вперед целой нации, революция в Испании захватила преимущественно лишь городское население.

* * *

Прошло девять лет с того времени, как учредительные кортесы в Кадисе провозгласили отмену сеньоральных повинностей. Принятый депутатами закон не был проведен в жизнь, но глубокое впечатление, произведенное им на народные массы, еще не изгладилось.

С момента созыва кортесов 1820 года крестьяне с нетерпением ждали, что даст им новая конституционная власть.

Первая сессия кортесов открылась 9 июля 1820 года. А уже через два дня депутат Альмеро Альпуэнге выступил с речью, в которой горячо настаивал на немедленном подтверждении закона 1812 года и об отмене. сеньоральных прав. Этот представитель городской демократии потребовал отмены и самого права сеньоров на владение землей. В кортесах разгорелись жаркие прения. Гаско, другой представитель демократии, предложил уничтожить церковную десятину и снизить взимаемые с крестьян государственные налоги. Гаско выражал сомнение в том, что крестьянина удовлетворят такие отвлеченные блага, как конституция, свобода, правопорядок, если ему по-прежнему нечем будет утолить свой голод.