Риэго

Альпуэнте требовал отмены всех крестьянских налогов и повинностей. «Прямые и косвенные налоги, — заявлял он, — отнимают у крестьянина не только весь его доход, но даже и насущный хлеб. Они высасывают всю кровь. Мы не можем и не должны ничего требовать от крестьянина. Что может дать тот, кто ничего не имеет? А почему эти несчастные ничего не имеют? Потому, что другие имеют всё! Эти важные господа, эти гранды — вот кто завладел всем! И пока эти узурпаторы не вернут захваченного, мы не должны ничего требовать у народа. Испанский народ подобен вьючному животному, нагруженному так, что оно не в силах подняться с земли».

Много таких же речей лилось с трибуны кортесов. Слова эти доходили до народа, будили в нем уверенность, что наконец-то будет уничтожен вековой помещичий гнет.

К концу 1820 года испанское крестьянство пришло в движение. Во многих местах крестьяне отказывались вносить деньги по повинностям сеньору, прекращали уплату церковной десятины. Кое-где пошли и дальше — приступили к разделу помещичьих земель и накопленных в поместьях запасов: зерна, вина, оливкового масла, бараньих туш. В Авиле крестбяне нарезали себе наделы из нераспаханных земель крупнейшего землевладельца страны герцога Медина Сели. Во многих провинциях, особенно в Валенсии и Мурсии, крестьяне делили между собой выпасы й не тронутую плугом целину. Депутат Лопес говорил в кортесах об эгом движении крестьян: «Множество деревень не только отказалось платить повинности сеньорам, но и завладело их землями, пастбищами, лесами… Крестьяне отказываются платить арендную плату, обращают землю в свою собственность».

Вопли дворян, требовавших присылки военной силы для охраны их поместий, всполошили правительство. Министр внутренних дел Аргуэльес, не колеблясь, принялся за «наведение порядка». Мятежных крестьян согнали с помещичьих земель, «законным» владельцам возвратили их скот и продукты. Зачинщики самовольного дележа были строго наказаны.

Карательные меры, к которым прибегло либеральное правительство, ошеломили крестьян. Значит, пока что ничего не изменилось в Испании. Речи речами, а сеньор как был, так и остался безраздельным хозяином земли и всего, что добыто трудом арендатора и батрака.

И все же в эту пору, в середине 1821 года, крестьяне еще не теряли надежды на то, что кортесы принесут освобождение от помещичьей кабалы и дадут им и землю. В народе еще не чувствовалось равнодушия к новой конституционной власти и уж подавно не было к ней враждебности. Народ ждал!

И вот долгожданное свершилось — 7 июня 1821 года кортесы приняли закон об отмене сеньоральных прав. Все крестьянство Испании всколыхнулось. Со всех концов страны деревенские общины посылали в кортесы благодарственные адреса и письма.

Закон заключал в себе чрезвычайно важный пункт: каждый землевладелец обязан был письменными актами доказать свое право на владение землей. Если бы этот закон вошел в силу, многие дворянские угодья стали бы бесхозяйными. Едва ли пятая часть помещиков-дворян могла бы представить такие документы: ведь почти все дворянские земельные владения были в свое время приобретены путем самочинного захвата.

Кто же получал право собственности на такие земли? Государство? Обрабатывающие их крестьяне? На столь важный вопрос закон не давал ответа. И в этом заключалось его несовершенство.

Закон от 7 июня 1821 года был решающим рубежом в развитии революции. Лидеры либералов сознавали всю жизненную его важность для упрочения конституционного режима в стране. Если удастся перешагнуть через этот рубеж — покончить с сеньоральными привилегиями, — крестьяне станут верным оплотом конституционного порядка. Тогда никакие нашептывания деревенских падре, никакие призывы контрреволюционных банд «воинов веры», которыми кишели горы Испании, не смогут более прельстить крестьян. Но купцы и ремесленники, адвокаты и офицеры, составлявшие главную опору либерального лагеря, не отдавали себе отчета в самом главном: в необходимости без промедления и наиболее полно утолить земельный голод крестьянства.

Согласно конституции 1812 года закон 7 июня, как и всякий другой закон, подлежал санкции короля.

Прошло восемь долгих месяцев, прежде чем законопроект вернулся из дворца в кортесы. Фердинанд отказался подписать его, наложил на него свое вето.

Уже неоднократно восторженные сталкивались со злобным упрямством короля. Они хорошо знали, какими средствами можно побудить Фердинанда выполнить волю народа. Не раз народные манифестации принуждали трусливого монарха к покорности. Но в этот решающий час левые либералы не прибегли к активным действиям. Все ограничивалось гневными речами в кортесах и в клубах, резкими статьями в левых газетах. Закон, от которого зависела судьба революции, застрял в парламентской процедуре. Либералы не то чтобы прямо предали революцию, а с удивительной беспечностью оставили ее на произвол судьбы.