Первая польза от чтения чужих дневников и воспоминаний в том, что успокаиваешься: мы не первые люди на земле скорей всего и не последние, и до нас люди рождались, плакали и смеялись, ели и пили, старели и умирали; так же лютовала жара и горели торфяники, а на другое лето досаждали дожди и холодные ветры, морозные зимы сменялись «сиротскими», случались ураганы и наводнения, так же по весне волновал кого-то еле уловимый запах крохотных березовых листочков, а осенью веселил глаз яркий праздничный наряд леса, так же одни жульничали, брали взятки, богатели, а для других во всю жизнь главным было беречь
Сейчас мемуаров море, не издают их, кажется, только неграмотные; впрочем, и всегда так было; жанр чрезвычайно востребован, потому, очевидно, что подразумевает документальность и правдивость. Объективная ценность подобных книг определяется, конечно, степенью культуры автора, глубиной его мировосприятия, умением оценивать общеизвестные события с особой личностной, выстраданной позиции.
Пишут мужчины, пишут женщины, пишут ученые, литераторы, артисты, режиссеры, музыканты, балерины, спортсмены, журналисты, модельеры, пишут, подводя итоги и стремясь оправдаться, пишут, борясь с одиночеством, пишут, желая высказаться и облегчить душу, пишут молодые, но уже знаменитые, с целью лишний раз напомнить о себе; пишут от злости, сводя счеты с противниками, пишут, намереваясь осмыслить пройденный путь и подвести очередную черту; пишут с умыслом похвалиться триумфами, любуясь собой, смачно повествуя, с кем из знаменитостей общались
В свое время зачитывались дневниками Эдмона и Жюля Гонкуров, имя которых до сих пор носит престижная литературная премия. Братья, получив наследство, избежали необходимости зарабатывать на хлеб и посвятили себя литературе, живописи, путешествиям, коллекционированию акварелей и изящных безделушек, увлекались XVIII веком, словом, вели возвышенную жизнь, изящно, утонченно, по-французски легко отгораживаясь от пошлой буржуазной действительности и политики, интересуясь лишь частной жизнью людей, преимущественно известных. Публикация дневников, страницы которых пестрят именами великих: Флобера, Гюго, Доде, Золя, Родена, Мишле, Мериме, Бальзака, Мопассана, сопровождалась скандалами и обидами знаменитостей, описанных с чрезмерной откровенностью, однако авторы не ставили целью глубокий анализ, философские размышления, их не посещала тревожная мысль об ответственности за поспешные суждения; они называли дневник исповедью, настаивая на своем праве портретирования людей в «истинности данного мгновения».
Вероятно, англичане увлеченно читают воспоминания Киплинга, Уайльда, Ивлина Во, но нас они, из-за разницы в менталитете, трогают мало, интересуя разве что поклонников этих писателей и специалистов по британской истории и литературе.
С. Моэм предпосылает своей книге декларацию, отмеченную типично британской спесью: «У меня нет ни малейшего желания обнажать свою душу, и я не намерен вступать с читателем в слишком интимные отношения; есть вещи, которые я предпочитаю держать про себя». В итоге получилось нечто холодновато-циничное, похожее на пособие по изучению творчества Моэма, составленное им самим и полезное лишь литературным критикам.
А.И. Герцен (1812 – 1870) сообщает читателю примерно те же намерения: «Дополните сами, чего недостает, догадайтесь сердцем – а я буду говорить о наружной стороне, об обстановке, редко, редко касаясь намеком или словом заповедных тайн своих» («Былое и думы»). Однако, совсем наоборот, в его воспоминаниях непомерно много места заняли интимнейшие подробности семейной жизни, с цитированием очень личных писем жены и тщательным препарированием собственных душевных состояний.