Рига. Ближний Запад, или Правда и мифы о русской Европе

Воспоминания Одоевцевой о том периоде – лестные для города: «Нарядная столица Латвии особенно пышно цвела и расцветала… В Риге обосновалась масса эмигрантов со всей России. Большинство из них, по-видимому, вполне сносно устроились. Насколько я могла судить, лучше, чем у нас в Париже. Латышские власти не притесняли русских и относились к ним более чем сносно. В Риге была отличная Опера и драматический театр, где наряду с латышскими шли русские представления».

Межвоенная Рига и правда была одним из центров русской эмиграции – и для нынешней здешней русской общины важна эта страница городской истории. Рижский Театр русской драмы (Kalku, 16) носит имя Михаила Чехова, который играл в нем два сезона в 30-х, а бывший орган ЦК латвийского комсомола «Советская молодежь» в 90-х взял фамилию у издававшейся в «буржуазной» Риге газеты «Сегодня» – одной из всего трех ежедневок русской эмиграции (стал «СМ – Сегодня»). По наследству она перешла к единственной нынешней русской ежедневной газете Латвии «Вести-Сегодня».

В отличие от популярной среди прихожан церкви Благовещения лютеранская церковь Иисуса (Elijas, 18) почему-то вечно заперта (ну, или мне так не везет). Она – по другую сторону от «московской» высотки Академии наук, о которой ниже. Нынешнее здание тоже строилось после пожара, с 1818-го по 1820-й – но и до него тут была кирха, причем даже каменная, причем со своей легендой, относящейся еще ко шведским временам.

Именно чтобы угодить шведам, рижане собирались назвать построенный ими тогда храм в честь стокгольмской королевы Кристины. Но подольститься не вышло: Ее Величеству приснился сон, в котором она попадала в ад за грех гордыни. Так что церковь с тех пор Иисусова: Jezus baznica по-латышски и даже на языке местных русских тоже часто – Езусбазница (зато мы заразили латышскую речь своей Maskack’ой). Правда, ту, первую церковь разрушили еще стрельцы Алексея Михайловича, неудачно осаждавшие Ригу в 1650-х. Нынешний же восьмиугольный храм с 37-метровой башней считается самым большим деревянным образчиком классицизма во всей Прибалтике и, кажется, самым высоким деревянным строением в Латвии.

Но было здесь же, по соседству, и куда более обширное по площади, ничуть не менее примечательное деревянное сооружение – тоже «с широким применением элементов ампира». Сохранись оно до наших времен, могло бы быть такой же изюминкой Риги, как знаменитые деревянные кварталы норвежского Бергена.

Аккурат между Благовещенской церковью и «Езусбазницей» простирался Гостиный двор – целый торговый город размером в обширный квартал. Восстановленный после пожара (1820), он счастливо пережил, даром что деревянный, все войны – и был безжалостно снесен в 1950-х, когда советская Рига не пожалела ветхих деревянных бараков ради величественного символа социализма в духе столицы СССР. Цельный район деревянной архитектуры, «оттеняющий» каменную Вецригу, распался, а к готическим барочным шпилям в открыточной городской панораме добавилась нелепая в немецкой, ганзейской Риге «московская» высотка, стилизованная, как и семь ее родных московских – без кавычек – сестер, под башни Кремля.

Наводки:

* О Благовещенской церкви и других православных храмах Латвии – на сайте Латвийской православной церкви: www.pravoslavie.lv

* Сайт Рижского театра русской драмы: www.trd.lv

Русее, чем Россия

«Сталинский» небоскреб Академии наук обозначает начало Москачки. Но для того, чтобы увидеть своими глазами район, породивший самые жуткие городские легенды, надо пройти дальше: до Московской улицы (Maskavas iela) и по ней прочь от центра. Чем меньше окружающий городской пейзаж напоминает Ригу, тем более глубокого круга городского ада вы достигли.

Про Москачку в Риге ужасы рассказывали всегда, и всегда тут были самые известные городские трущобы. В 1980-е Московский форштадт славился гопниками и рецидивистами, в 1990-е – наркоторговлей. Все это еще есть в каком-то количестве на Москачке, но никакой инфернальной Москачки нет уже давно. Это по-прежнему городское дно, здесь по-прежнему хватает халуп и асоциальных личностей, но о нынешнем Московском форштадте уже не сложишь леденящих кровь городских легенд, не напишешь, содрогаясь от давнего ужаса, как рижанин Петр Вайль: «Одна из ярких картинок детства: мне восемь лет, мы едем в гости к сослуживцу отца на трамвае по Московской улице, ранний вечер, светло и в мельчайших подробностях виден бегущий по тротуару человек в окровавленной белой рубахе. Он кричит так, что громко слышно даже через запертые вагонные окна. За ним бежит другой, с ножом в руке. Я вижу нож, вижу кровь на нем и думаю: так не бывает, что снимается кино».