Рикэм-бо «Стерегущий берег»

Очень скоро Игорь тоже узнал, что означает сутки напролёт чувствовать лишь усталость и полную апатию. К постоянным зверствам охраны тут быстро привыкали. Побои воспринимались почти как норма. С теми, кто пытался возмущаться и напоминал этим животным о Женевской конвенции, тюремщики разобрались в первые же дни. Обычно пули садисты экономили. Тех, кто имел наглость и глупость качать права, либо просто им чем-то не нравился, надзиратели убивали ударом окованной железом палки по голове. Остальным же быстро разъяснили, что в этом мирке не действуют никакие конвенции. Казнили здесь часто, по любому поводу и без оного.

Вдали от фронта и тыловых борделей, на хорошем питании лагерные сторожа скучали и развлекались тем, что изобретали новые изощрённые пытки. Самая лёгкая — заковать обнажённого человека в цепи, обмазать навозом и оставить на несколько суток прикованным к столбу на корм ползучим и летающим насекомым, которых в тропиках великое множество.

Многие товарищи Исмаилова быстро деградировали в этом аду: перестали следить за собой, опускались до воровства. Хотя, едва оказавшись за колючей проволокой, самые волевые командиры пытались поддерживать среди подчинённых некую видимость армейского порядка. Но с каждым днём бывшие солдаты и сержанты всё меньше переставали чувствовать себя таковыми. Иногда командирам ещё по привычке отдавали честь сидя, но затем вовсе перестали их замечать.

Начавшись с низов, духовный распад постепенно захватил и верхи. Не раз Игорь становился свидетелем, как недавние офицеры плакали, если более сильный сосед отбирал у них какую-нибудь ничтожную тряпку. Регулярно случались драки за еду: ослабевшие доходяги вялыми руками пытались бить друг друга и, не имея сил причинить один другому вред, пытались перегрызть противнику горло. Некоторые пытались купить жизнь доносами.

Однажды охрана случайно обнаружила вырытый подкоп под ограждение. Этап выстроили во дворе. Появился комендант в сопровождении нескольких ближайших подручных с автоматами наперевес. Хозяин лагеря через переводчика стал выкрикивать, что ему нужны те, кто готовил побег. Молчание. Вдруг из строя раздаётся голос: «Вот он, здесь запрятался». Потом вновь молчание в ответ на требование выдать других, и опять предательский голос. Следующие двое беглецов вышли сами. Их никуда не увели — жестоко убили на глазах у всех для острастки. У всех на душе осталась тяжёлая тоска. Как после этого продолжать жить? Если свои же открыто предают своих.

Но вскоре кто-то стал методично убивать явных стукачей, а также тех, на кого пало подозрение в сотрудничестве с администрацией. Доносчики принимали позорную и жуткую смерть. Одного утопили в выгребной яме. Причём по слухам, стукача предварительно кастрировали и выкололи ему глаза. Второго разбуженные на рассвете узники увидели повешенным посреди барака с распоротым животом и с дощечкой на шее: «Я Иуда, продававший своих боевых товарищей за тридцать серебряников». Затем наступила очередь филиппинца-переводчика, служившего японцам не за страх, а за совесть. Филиппинец с удовольствием придумывал для хозяев новые утончённые способы пыток и казней. Его тоже нашли повешенным с разрезом на горле, сквозь который на грудь висельника свисал язык с привязанным к кончику колокольчиком. Мертвец слегка покачивался под мелодичный звон.

За неделю на тот свет было отправлено шесть предателей. Сначала эти смерти приписывали тайной организации, созданной заключёнными. Но затем стали говорить о решительном и умелом одиночке по прозвищу «Ангел смерти». Мол, искусный палач имеет одного или двух надёжных помощников, но основную работу делает сам. Кто этот человек, никто понятия не имел. Но доносить стало опасно, и желающих заслужить лишний черпак каши и плитку шоколада за кровь товарищей заметно поубавилось.

Глава 102