Рихард Штраус. Последний романтик

Не в силах дождаться ответа Гофмансталя, Штраус на следующий день посылает ему еще одно письмо, в котором пишет, что, по его убеждению, его предложение лучше отвечает «нуждам развития и архитектуры акта», чем первоначальный вариант. «С вами, наверное, тоже случалось, что вы были не удовлетворены своей работой, но не вполне осознавали эту неудовлетворенность, пока кто-нибудь не указывал вам на ее причину… Пожалуйста, не сердитесь на меня за то, что я пришпориваю вашего Пегаса. Я хочу, чтобы у нас получилась первоклассная опера. И как я вам уже писал, второй акт не отвечает моим ожиданиям и вашим возможностям». [214]

К счастью, Гофмансталь оказался сговорчивым – он был более сговорчивым тогда, когда его талант был в расцвете, чем тогда, когда этот талант начал увядать. Он переписал второй акт, и он стал таким, каким мы его знаем. Позднее Штраус попросил его написать настоящий любовный дуэт для Софи и Октавиана, потому что первый вариант был «слишком скучен, слишком аффектирован, слишком робок и слишком лиричен». Что ж, Гофмансталь написал новый дуэт, но он тоже не получился страстным. Гофмансталь объяснил Штраусу, что не хочет, «чтобы эти два наивных существа, которые так не похожи на персонажей «Валькирий» или «Тристана», впадали в эротический экстаз à la Вагнер». [215]

Так что оба работали с хорошим настроением, испытывая друг к другу чувство уважения и восхищения. Когда по истечении года Гофмансталь написал Штраусу, что работа над «Кавалером роз» так пришлась ему по душе, что «мне почти жаль писать слово «Занавес», он ничуть не кривил душой. [216]

Какие качества дают нам право считать «Кавалера роз» шедевром Гофмансталя? Сюжет, хотя он и не отличается оригинальностью, дает возможность сосредоточиться на атмосфере, языке и персонажах. Дух оперы – легкий, ароматный и любовный. И куда еще мог австрийский писатель поместить своих персонажей, как не в Вену XVIII века, этот богатый город, не отличающийся строгостью нравов и манер, с улыбками, расцветавшими в каждом будуаре и каждом кафе? Гофмансталь наметил развитие действия при помощи второстепенных персонажей, задача которых – создавать атмосферу; таковы негритенок-паж, дуэнья Софи, два интригана-итальянца (которые, пожалуй, не так уж второстепенны, поскольку помогают развитию сюжета), глупый служака-полицейский, лакей Барона («дитя моего каприза»), прохвост-трактирщик и вся та толпа, что ненадолго появляется в сцене скандала. Гофмансталь заимствовал эту сцену из картины Хогарта в серии «Модный брак». [217] Они все там присутствуют – повар, который вместе со своим помощником обсуждает с Маршаллин меню на день; француженка-модистка; продавец животных; ученый с портфелем; нотариус; парикмахер с помощником; певец и флейтист, которых прислал друг семьи, чтобы спеть серенаду хозяйке дома; обычные просители – старуха мать и ее «три бедные сиротки-аристократки». [218] Созданию атмосферы способствуют также переодевания – Октавиана, который превращается в Мариндель, и Аннины, которая выдает себя за жену Барона. Да разве можно представить себе Вену без маскарада?

Язык, на котором говорят в «Кавалере роз», – изобретение Гофмансталя: это – немецкий язык XVIII века; вернее, несколько вариантов немецкого языка, и каждый персонаж говорит на диалекте, соответствующем его общественному положению. Маршаллин говорит на немецком языке с милой примесью небрежного венского диалекта, на котором, может быть, и говорили при дворе Марии-Терезии. Она перемежает свою речь французскими фразами – видимо, она двуязычна – и в то же время употребляет выражения, которые слышала на улицах Вены, и не только в аристократическом квартале. Маршаллин искусно использует языковые оттенки при разговоре с различными персонажами: к одним она вежливо обращается «Sie», к другим – дружески «du», а к третьим пренебрежительно «er» – третье лицо единственного числа, которое употреблялось в этом значении в XVIII веке. [219] Барон Охс тоже умеет все это делать, но его речь, хотя она тоже аристократична и тоже пересыпана французскими фразами, содержит массу грамматических ошибок (например, двойное отрицание) и пестрит просторечием. Октавиан выражается на еще более элегантном языке, чем Маршаллин, но, когда он изображает Мариандель, он говорит на наречии венских служанок. Язык Фанинала – аффектирован, и Софи унаследовала от отца повадки нуворишей. Но в лирические моменты она говорит просто и мило. Два итальянца говорят на кошмарной смеси итальянского и немецкого.