Рихард Зорге

Так повторялось несколько раз. Зорге по памяти называл параграфы японского права, приводил выдержки. Его обостренный ум уверенно шел сквозь лабиринт процессуального крючкотворства, заводил судей в тупик. Может быть, некоторые из них впервые поняли, до какой степени несовершенны и уязвимы японские законы. Оказалось, голыми руками Зорге не взять. Оставалось одно: заткнуть ему рот.

Зорге объявили, что состоится последнее заседание суда. Теперь от него добивались, признает ли он себя виновным.

«Нет, не признаю! – заявил он. – Ни один из японских законов нами нарушен не был. Я уже объяснял мотивы своих поступков. Они являются логичным следствием всей моей жизни. Вы хотите доказать, что вся моя жизнь стояла и стоит вне закона. Какого закона? Октябрьская революция указала мне путь, которым должно идти международное рабочее движение. Я тогда принял решение поддерживать мировое коммунистическое движение не только теоретически и идеологически, но и действенно, практически в нем участвовать. Все, что я предпринимал в жизни, тот путь, которым я шел, был обусловлен тем решением, которое я принял двадцать пять лет назад. Происходящая германо-советская война еще больше укрепила меня в правильности того коммунистического пути, который я избрал. Я об этом заявляю с полным учетом того, что со мной произошло за двадцать пять лет моей борьбы, в частности и с учетом того, что со мной произошло 18 октября 1941 года…»

29 сентября 1943 года Токийский районный суд вынес приговор Рихарду Зорге: смерть! Это был последний довод японского правосудия.

Одзаки также приговорили к смертной казни.

И все-таки доводы Зорге возымели свое действие: смерть обошла остальных членов организации.

Когда обвинение потребовало для Анны Клаузен семи лет заключения и принудительного труда, она возмутилась и потребовала пересмотра дела. «Когда я узнала, что мне присуждают семь лет без зачета предварительного заключения, то сказала суду, что это несправедливо. Переводчик Уэда заявил, что и этого мало, что я заслужила быть повешенной, а еще проявляю недовольство». Дело все-таки пересмотрели, срок сократили до трех лет.

Бранко Вукелича и Макса Клаузена обрекли на пожизненное заключение.

И за все время пребывания в тюрьме Клаузену лишь однажды, в конце лета 1944 года, удалось повидать Зорге. Макса под конвоем вели в кабинет адвоката Аса пумы. И вдруг из кабинета вывели Рихарда. Макс закричал: «Выше голову, Рихард, Красная Армия победила!» «Рихард улыбнулся мне. Его лицо осветилось счастьем. Но тут ко мне подскочил тюремный чиновник и так двинул в бок, что я растянулся на полу… На суде я потребовал приговорить меня к смертной казни – я хотел умереть вместе с Зорге. Думаю, что это самое лучшее, что я мог в тот момент сделать в честь антифашизма…»

Приговор не сломил волю Зорге и Одзаки. Они подали апелляцию в верховный суд. И снова в апелляции Зорге защищает не столько себя, сколько своих друзей. Верховный суд не торопился с ответом.

Апелляция Зорге была отклонена в январе, а Одзаки – в апреле 1944 года. Их перевели в глухие камеры смертников. Ни тому, ни другому не назвали день казни. Им предстояло прожить в гнетущем ожидании почти год. Каждую минуту мог войти начальник тюрьмы Ичидзима и объявить, что по приказу министра юстиции сегодня в таком-то часу состоится казнь.

Оба любили жизнь и даже на краю гибели умели пользоваться ее радостями. Зорге прислушивался к голосам надзирателей, жадно ловил известия о ходе войны. Сопоставляя отрывочные фразы, он приходил к выводу, что победа советского народа близка.

Одзаки писал свою последнюю книгу – исповедь «Любовь, подобная падающей звезде»: «…Сейчас я ожидаю смерти… Я испытываю счастье при мысли, что родился и умру здесь, у себя на родине… Здесь, в тюрьме, моя любовь к семье вспыхнула с внезапной силой и стала источником мучительных переживаний. Первое время я просто не мог читать письма жены и смотреть на фотографии дочери, вложенные в них… Видимо, профессиональному революционеру нельзя иметь семью…

Учительница моей дочери Йоко специально зашла сказать ей, чтобы она не стыдилась отца и продолжала ходить в школу. Я хорошо знаю и из писем, и из других источников, что мои родные считают, будто я совершил что-то нехорошее и непонятное и что это была великая жестокость с моей стороны – не только не думать о себе, но и погубить счастье жены и дочери. Возможно, по-своему они правы. Но я зато ясно видел недалекое будущее, и я был им настолько захвачен, что меня на все не хватало, у меня не оставалось времени, чтобы думать о себе и о своей семье.

Я был вполне убежден, что, целиком посвятив себя служению вопросам, какие ставит передо мною наше время, я служу высшим интересам – и своим, и своей семьи.

Я хочу снова повторить: «Откройте шире глаза, вглядитесь в нашу эпоху!»

Кто сумеет правильно понять веления времени, тот уже не будет больше ни сочувствовать людям, ни вздыхать о несчастьях своей семьи. Моя работа давала мне возможность увидеть наиближайшее будущее, понять его, и это было самым близким, самым родным моему сердцу.