Рикошет

— Это ничтожество посмело вообразить, что заменит его… Денис умер за три месяца до этой поездки. Первые два — бабушка подтвердит — я вообще не способна была ни думать, ни разговаривать…

— Я помогла через старую приятельницу оформить больничный, чтобы в банке не заметили, в каком Марго состоянии. — Высоковская вдруг спохватилась: — Я не скажу вам имя врача!

Логов махнул рукой:

— Это не по моей части.

— Вы ловите убийц, — медленно, точно смакуя, произнесла Марго. — Я — убийца.

— На вашей совести двойное убийство.

— Нет. Только одно — Бочкаревой. Со Шмидтом это было не убийство — кара.

— С вашей точки зрения. Но, полагаю, суд решит иначе.

— А мне плевать! «Есть грозный суд: он ждет; Он не доступен звону злата, И мысли, и дела он знает наперед».

— Пушкин? — спросил Никита, уже оседлавший стул за другим плечом Логова.

— Лермонтов, — отозвалась Сашка.

Марго опять тепло улыбнулась:

— Я не сомневалась, что ты знаешь…

— Это школьная программа.

— А он, — Марго подбородком указала на Ивашина, — в школе не учился?

Он смущенно буркнул:

— Ну забыл…

— Вот так же и Шмидт сделал вид, что забыл о Денисе, — произнесла она с горечью. — Был человек, и нет человека. Если б его спросили, какие у Дениса были глаза, этот ублюдок и не вспомнил бы, что по серой радужке были рассыпаны темные узоры… Ни у кого я больше не встречала таких глаз. И он понятия не имел, какие у Дениса были губы… И волосы — такие мягкие! Они пахли полевыми цветами.

Артура кольнуло: «Как у Оксаны». Его так и бросало от презрения к Марго, такой невозможно жестокой, к состраданию ей, любившей всем сердцем. Сам он сумел превозмочь скрутившее душу желание отомстить, но не всем ведь удается справиться с болью… Не ему было судить эту девушку. Он свое дело сделал.

— Ему нравилось носить в кармане камешки, которые мы привезли с моря. Денис говорил, что, перебирая их во время совещания, чувствует меня рядом. Он любил Паустовского… Кто сейчас читает Паустовского? При этом он был толковым аналитиком, и Шмидт ценил его. Но не настолько, чтобы не спасти свою шкуру за его счет…

Позади что-то упало, и Логов резко повернулся, но Сашка уже выбегала из кабинета, оттолкнув Поливца, попытавшегося удержать ее.

— Ты, — Артур ткнул пальцем в Никиту. — Догони ее. Проследи.

Поливец находился ближе к двери, но был космически далек от Сашки. Если б чьим-то рукам она сейчас и доверилась бы, то лишь Никитиным. Но Логов допускал, что она не подпустит и его…

* * *

Артур ошибся, вообразив, будто я выскочила потому, что меня душили слезы. Их не было вообще… Я задыхалась от ярости! Ее обжигающая волна вынесла меня в рекреацию и забросила в приемную директора, где секретарь, тотчас узнав меня, вскочила и попыталась загородить дверь его кабинета, но я успела проскочить.

— Вранье! — выкрикнула я, замерев напротив книжного шкафа. — Вы ничего не стоите!

Распахнув дверцы, я начала яростно сбрасывать на пол книги, от прикосновения к которым еще утром у меня задрожали бы руки. Достоевский и Стейнбек, Чехов и Мердок, Апдайк, Толстой, Набоков, Гессе, Тургенев с глухими ударами вповалку падали друг на друга, неуклюже растопыривая корешки. Желтые потрепанные и белые листы подгибались, что-то шепча мне… Молили о пощаде? Тот сероглазый парень, которого любила Марго, тоже умолял пощадить его? Или принял муки молча, а потом так же молча вскрыл вены?

Человек, с такой любовью перечитывающий эти книги, не вобрал из них ни доброты, ни порядочности, ни великодушия… Чего же они стоят, в самом деле? Зачем мы пишем, выворачиваясь наизнанку, выжимая живые соки из своей души, если даже гениальная литература не делает людей ни на йоту лучше, чем они были в каменном веке? Та же борьба за выживание любой ценой… Сожрать ближнего своего, выгрызть сердце соперника — такие, как Шмидт, поступают так изо дня в день. Состоятельные, успешные, холеные каннибалы…

Я была наивна, как трехлетний ребенок, поверив, будто человек, читавший Пушкина и Толстого, не способен на изуверскую подлость. Мир опять преподал мне жестокий урок: никому не верь. Никому.

Теплые сильные руки обняли меня сзади. В первое мгновенье я подумала, что это Артур, но запах был другим… Никита прижал меня и прошептал в самое ухо, чтобы не расслышала визжавшая позади секретарша:

— Я с тобой. И Артур с нами. Мы выстоим, Сашка. Хороших людей в мире все равно больше.

Он был еще наивнее меня.

Но рядом с ним я неожиданно успокоилась, как будто Никита и впрямь стал мне родным человеком. Может, этого достаточно для счастья? Он любит и понимает меня, я дорожу им… Мы любим наших собак, занимаемся одним делом и прижились в новом для нас доме. И Артур стал нам кем-то вроде приемного отца. Разве мы не настоящая семья?