Рикошет

Повернувшись, я поцеловала его в губы, но не ощутила волнения, которое было бы вполне естественным. Зато испытала нечто еще лучшее — такое блаженство, точно в этот момент воссоединилась с некогда утраченной частью себя самой. Мы стояли посреди разгромленного кабинета убитого банкира и целовались так тихо и нежно — у меня от удовольствия подкашивались ноги. Вот уж не думала, что губы Никиты могу подарить столько радости…

— Охренеть!

Изумленный возглас Поливца пробился сквозь мягкий шум, окутавший нас. Он походил на шепот прибоя, и я подумала, что хочу оказаться с Никитой на море. Целоваться, стоя по пояс в прохладных, обволакивающих негой волнах, никуда не спешить, ни о чем не думать… Боже, вот чего я хочу. Просто обмякнуть в его руках…

Антону пришлось расцеплять нас. Мне показалось, он был смущен больше, чем мы, потому что все время отводил глаза и бормотал:

— Ну вы даете… Эй, ребята! Очнитесь. Ну хватит уже… Мы же на месте преступления! Ивашин, твою мать, отцепись от нее!

Не помню, кто из нас первым разнял руки, губы… Может, мы сделали это одновременно?

Поливец вздохнул, оглядев наши бессмысленно-счастливые лица:

— Блин… Вас нельзя сейчас к людям выпускать, — взглянул куда-то вниз и добавил: — Особенно тебя, Ивашин… Катитесь-ка вы! Я объясню шефу.

Нас выпустили на свободу, но дело все равно держало, мешая думать о себе. Никита тоже не стал прикидываться, будто сумел все выкинуть из головы.

— Марго, конечно, жуткий человек, — вздохнул он. — И все же… Поищи другого преступника, который вернулся бы ради бабушки!

— Даже каннибалы опутаны родственными узами.

— Каннибалы? Это сильно… Слушай, а если б она убила одного Шмидта? Отомстила за своего Дениса… Ты согласна была бы отпустить ее?

— Не знаю, — честно ответила я. — Когда мы болтали с ней в кафе, мне даже хотелось, чтобы мы подружились. Но сейчас я уже не могу вспомнить ту Марго… И те эмоции, которые она у меня вызвала. А ты?

Его голос внезапно стал жестким, а лицо будто заострилось:

— Она пыталась убить тебя. Да я сам готов ее придушить!

«Сейчас он заговорит о Климе…»

Никита улыбнулся невидимой птичке, чирикавшей в густой листве высокой березы, и беспечно проговорил:

— Хорошо, что тогда эти футболисты появились… Он тебе понравился, да? Тот парень, что к нам приходил.

— Клим, — подсказала я, потому что глупо было изображать полное непонимание. — Хороший парень. Но теперь…

Сжав ладонями его лицо, я заставила Никиту посмотреть мне в глаза:

— В мире миллионы хороших парней. Но есть ты. И я. Мы. Я хочу, чтобы теперь было так.

— Мы, — повторил он таким тоном, будто готов был расплакаться. И прошептал, как ребенок: — Я боюсь поверить, Сашка…

— А ты поверь. Знаешь, я ведь довольно надежный человек, хоть с виду и не скажешь.

— Ты прекрасна!

Это прозвучало так пылко, что я не удержалась от смеха. Но разубеждать его я тоже не собиралась… После мамы он был первым человеком, которому я казалась прекрасной, и мне хотелось, чтобы так и оставалось. О вечности я не загадывала, но «как можно дольше» меня вполне устраивало.

В тот день мы бродили до вечера по закоулкам Москвы, и нас сопровождало только неяркое солнце, похожее на то необъяснимое, что зародилось в нас. Оно не опаляло, как страсть, но дарило тепло, без которого невозможно жить. Я показывала Никите любимые домики и переулки, сохранившие мамины следы. Кто знает, может, она и сейчас шла за нами и улыбалась? Охраняла свою девочку, как это было на протяжении восемнадцати лет… Теперь она передавала меня в надежные руки, и душа ее, наконец, могла обрести покой.

Никто не звонил нам, хотя вообще-то был рабочий день, по крайней мере у Никиты. Только часов в девять вечера Артур прислал сообщение: «Ребята, домой поедете? Откуда вас забрать?» Но это не прозвучало набатом: сказка кончилась… Ведь нас приглашали вернуться туда, где все главное должно было только начаться.

— Поедем домой? — спросила я, и Никита улыбнулся так светло, что меня качнуло от радости: он воспринял это точно так же.

Я написала Артуру, куда подъехать. Мы обнялись, дожидаясь появления знакомой «Ауди», и Никита тихо признался:

— Знаешь, мне однажды приснилось, что мы живем с тобой на необитаемом острове. Носимся по песку, жуем бананы. Ночуем в гамаках на деревьях. Только мы с тобой и тропические зверюшки… И ни одного человека на сотни километров вокруг. Это был лучший сон в моей жизни! Я никогда не чувствовал себя настолько счастливым… Да я вообще никогда не чувствовал себя счастливым. — Он виновато поджал губы. — Но ты, наверное, не согласилась бы на такое счастье?

— А на этом острове у меня были бумага и ручка? — я спросила об этом всерьез.

— Все, что захочешь, — ответил он так же серьезно.

— Тогда… Я согласилась бы!

Никита до того осторожно прижал меня к себе, будто опасался, что у него сейчас разорвется сердце. А ведь я ничуть не лукавила: для счастья мне действительно нужны только любовь и возможность сочинять. Последнему требуется душевный покой, и Никита уже дарил мне его. Я нашла его губы и не смогла оторваться, пока не услышал веселый голос Артура: