Рикошет (ЛП)

Сорвав перед ее платья с груди, я высвободил красивые возбужденные соски из их заточения, и когда мой язык добрался до одного из них, Обри впилась ногтями в мой череп. Я потянулся вверх под ее платье, провел пальцем по влажной киске, а затем схватил тонкий материал ее трусиков и сорвал их.

— Ты гнилой отморозок, Ник, но ты… бл*дь! — Она извивалась, когда я проделал путь выше, надавливая на сладкую точку.

Сжимая ее упругую задницу, я прижался к ней передом джинсов, где мой изголодавшийся член почти прорвал себе путь наружу, лишь бы добраться до нее.

Повернув ее быстрым рывком, я отвернул ее лицом от себя, прижав щекой к стене, и похоронил нос в ее волосах, вдыхая слабый аромат ее духов.

Выгнувшись передо мной, медленно потираясь об меня задницей, посылая гипнотическую волну в мой и без того эрегированный член, она соблазнительно замурчала, и в мой позвоночник словно загнали вилку. Ее длинные каштановые волосы рассыпались фонтаном, который я так умело поймал в кулак.

Она и понятия не имела, кого выпустила. Пути назад нет. У меня на уме была лишь она — цель, и она не понимала, что я уже был на полпути к ней.

Запутываясь пальцами в ее локонах, я оттягивал ее голову назад, приближаясь ртом к уху.

— Чего ты хочешь, Обри? Ты хочешь, чтобы я пригвоздил тебя к стене и трахнул до потери рассудка?

— Я уже потеряла рассудок, если позволила тебе зайти так далеко.

— Мне нужен ответ. Сейчас же. Ты хочешь этого? — Я сильнее потянул ее волосы. — Только знай, если ты выберешь быть оттраханой, пути назад не будет.

— Сделай это.

— Сделать это? Ты все время этого хотела, не так ли? Ты чертовски хотела, чтобы я раболепствовал перед тобой, выпрашивая кусочек тебя, чтобы ты могла запустить в меня свои когти, как и в каждого ублюдка, которым ты манипулировала, да? — я облизал раковину ее уха. — Угадай что? Я собираюсь отыметь тебя, Обри. Но это не значит, что ты позволила мне взять верх в своей маленькой игре. В конце я все равно уйду.

Я задрал ее платье и все внутри остановилось с пронзающим визгом.

На нижней части ее спины, сразу над ягодицами, широкими злыми шрамами было выгравировано единственное слово: ШЛЮХА.

Через рваное дыхание, я уставился вниз на мерзость, которая останется ее клеймом до конца ее дней. Гнусным, отталкивающим клеймом, словно она была гребаным скотом. Я почти трахнул из ненависти женщину, которая, очевидно, и сама стала жертвой ненависти, и мой желудок рухнул вниз от этой мысли. Потому что реальность уставилась на меня в ответ в пяти четко вырезанных, ожесточенных злобой буквах, полностью скомкивая фантазию, в которой я придумал, что Обри Каллин была таким же преступником, как и ее муж.

Я слегка прикоснулся большим пальцем к рубцам, и ее тело подалось вперед.

Обри прижалась к стене и спустила платье вниз по бедрам, прикрывая их.

— Не смей. Не смей, бл*дь, прикасаться ко мне, — прошептала она дрожащим голосом.

— Он сделал это с тобой?

— Он все со мной сделал, — она подняла руки к обеим сторонам лица, хороня лицо в ладонях. — Пожалуйста, оставь меня в покое.

— Расскажи мне правду. Откуда у тебя флешка?

— Я сказала тебе правду. Я, мать твою, украла ее. А теперь оставь меня в покое!

Я поверил ей. Пять гребаных букв, вырезанных на ее спине, внезапно нарисовали передо мной картину этой женщины в другом свете, и впервые я поверил в то, что она украла жизненно важную информацию у человека, который, очевидно, предал ее.

У меня пересохло горло, поле зрения сужалось с постепенным сгущением тьмы по краям. Прижимая ладонь к черепу, я попятился назад, придерживаясь за стену, прежде чем убраться из комнаты и закрыть за собой дверь.

По ту сторону двери я услышал ее тихие рыдания, и на меня снизошло, что даже после похищения, приковывания к кровати, угроз убить ее, это было впервые, когда я услышал, как эта женщина плачет. Плачет по-настоящему, а не придерживается фальшивого дерьмового сценария, чтобы вызвать у меня сострадание.

Боль, которую я слышал, была настоящей.

Потерев затылок, я набрал номер Алека и вышел на кухню, где порылся в шкафчиках в поисках виски.

Ответа не было.

Я швырнул одноразовый телефон в стену, где он рассыпался на полу маленькими кусочками, и врезался кулаком в кафель.

Игра менялась у меня на глазах, а я понятия не имел, что делать дальше.

Переключатель щелкнул.

Шрамы отличались. Разнообразие в виде шрама на ее запястье говорило о другом виде борьбы. Может, у нее были проблемы, но они есть у всех.

Шрам на ее спине говорил о совершенно другом.

Каждый шрам рассказывал историю, но это были те шрамы, которые мы не хотели показывать другим, потому что в них заключалась правда. Правда Обри была выгравирована в четких отметинах на ее спине, написанных с ясностью того, что кто-то взял свое. Только садистский ублюдок мог сделать подобное.