Рикошет. Высокое напряжение. Инферно. Полное блюдце секретов

Таничев быстро прикончил «Балтику», кинул в общий и единственный сейф недописанный план и двинулся беседовать с Голубем. Он предпочитал живую работу бумажной муре.

Изолятор временного содержания находился в пяти минутах ходьбы от вытрезвителя, как раз по соседству с дежурной частью РУВД. Раньше оперов спокойно пускали в районную тюрьму для бесед с задержанными, но сейчас, опасаясь всяких проверок, требовали разрешение на беседу, подписанное следователем. Это правило не распространялось разве что на Таничева, ввиду его давних приятельских отношений с начальником тюрьмы.

Поприветствовав всех находящихся в дежурке, Петрович взглянул на список лиц, содержащихся в изоляторе.

– А что, прокурорские вместе сидят?

– Да, сделали, чтобы не путать.

Напротив фамилий Голубева и его сокамерника стояла фамилия Иголкина. Сосед Голубя был задержан за попытку изнасилования.

– С этим-то что? – указал на насильника Таничев.

– Отпустят сегодня на подписку.

– Во сколько?

– Через пару часов.

Голубев был задержан позже насильника, поэтому и выпущен должен быть позже. Часа на три. А может, и вместе, чтобы Иголкину лишний раз не ходить в ИВС.

– Коля, мне бы пошептаться надо вот с этим. – Таничев ткнул не на фамилию Голубева, а в его соседа. – Там свободно, в кабинете?

– Пока никого, только быстро давай. Зайдёт какой-нибудь мудила, без премии останусь.

– Я отоврусь, если что. Да мне и недолго.

– Пошли.

Громыхая ключами, начальник тюрьмы вылез из-за стола и, пройдя небольшой коридор, остановился перед дверью-решеткой, отыскивая нужный ключ в связке.

– Да, Коль… Ты это, не трепли никому.

– Само собой, в первый раз, что ли?

– Ну, давай.

Через минуту Таничев сидел в следственном кабинете в ожидании задержанного. Конвоир ввел паренька лет двадцати, трусливо пожимающего плечами и с опаской поглядывающего на опера. Вероятно, в отделении оперы подкинули сексуалу пару «фиников» перед отправкой в тюрьму.

– Садись, приятель.

Парень быстро исполнил указание.

– Ты, наверное, слышал, что в Крестах делают с насильниками? Очень, знаешь ли, непопулярная статья. Да. Это к слову, а теперь вопрос по существу. На свободу хоца?

– Да, да!

– Тогда, красавчик, слушай внимательно и запоминай. Если выполнишь всё, что я скажу, уйдёшь на подписку. Яволь?

– Яволь.

– Отличненько. Значит так…

Вечером Казанцев вернул взятое утром дело. Иголкин, насупившись, сидел за своей машинкой, но не печатал, а о чём-то сосредоточенно размышлял.

Костик положил дело на стол и, не прощаясь, пошёл к выходу.

– Я, это, погоди… – окликнул его вдогонку Иголкин, – Голубева закрыл.

Казанцев оглянулся:

– Да неужто? Так он же в отказе.

– Я ещё раз дело просмотрел, пожалуй, там действительно хватает улик. Ну, и плюс экспертизы.

– Рад за тебя. А то уж ты совсем, – обрадовался Казанцев. – Давай, надо что будет – звони.

Костик, не догадываясь об истинных причинах столь резкой перемены в действиях следователя, пожал плечами и направился в группу по расследованию убийств, а именно, в родной вытрезвитель. Какая, в принципе, разница, что там у следователя за мысли? Главное – убийца сидит там, где ему и положено сидеть.

Под вечер все собрались на базе. Таничев, написав наконец план, теперь строчил справки в старое дело; Гончаров вызывал по телефону какую-то дальнюю родственницу Николая Филипповича, видимо, не доверяя словам хозяина квартиры; Белкин пил растворимый кофе. Мичуринцы – Лёша и Коля – на сей раз отсутствовали – заканчивали незавершённый вчера поквартальный обход, разыскивая владельцев собак и кошек.

Костик плюхнулся на свой стол, прямо на разложенные бумаги.

– Мужики, Иголкин-то за ум взялся. Голубя закрыл. Интересно, это с ним надолго или так, единичный случай? И не давил на него никто. А вдруг он теперь всех арестовывать будет?

– Таких следаков не бывает, – отозвался Вовчик, прихлебывая «Nescafé». – Как говорится, если встретишь такого – позвони, я приеду.

– Не понятно всё-таки…

Таничев громко чихнул, открывая сейф. У него была лёгкая аллергия на бумажную пыль, а сейф был переполнен делами десятилетней давности, свезёнными со всего района в группу пролетарского гнева.

Белкин, допив кофе, сполоснул чашку водой из банки и выплеснул содержимое в окно.

– Я, кажется, догадываюсь, в чём дело, – затем произнёс он. – В дежурке трёп слышал, когда сводку просматривал. Коля-Тюрьма рассказывал. Он насильника выпускал, которого Иголкин тормознул по «сотке». Иголкин, естественно, тоже там присутствовал. А парень этот с Голубем в одной хате сидел. Ну, и общался, разумеется. Так якобы Голубь в камере заявил, что если выйдет, то первым; кого он посадит на «перо», будет Иголкин. За то, что его по «сотке» задержал. Подкараулю, говорит, в подъезде и пущу ему кровушку. Ну, Иголкин, понятное дело, струхнул и закрыл Голубя от греха подальше. Насильнику ещё обещал пузырь выкатить за информацию.

– Хватит чушь пороть, – недовольно бросил Таничев. – Вот так и рождаются сплетни. Иголкин – нормальный мужик, и нечего тут напраслину возводить. Арестовал – молодец. Всегда бы так. Ап-ч-хи! Чёртова аллергия. Только пивом и спасаюсь.

ГЛАВА 5