Рилла из Инглсайда

Рилла была вне себя от восторга. Это он, ее дорогой Уолтер, совершил подвиг… Уолтер, которому в Редмонде кто-то прислал белое перо. Это он, вернувшись в окоп после атаки, вновь выскочил под вражеский огонь, чтобы втащить в безопасное укрытие раненого товарища, упавшего на нейтральной полосе. О, ей казалось, она видит перед собой его прекрасное бледное лицо и чудесные глаза, какими они были в ту минуту! Как приятно быть сестрой героя! И он даже не нашел нужным написать об этом родным. В письме, которое он прислал Рилле, говорилось совсем о другом — о дорогих сердцу мелочах, которые оба они знали и любили когда-то, сто лет назад, в прежние чудесные, безоблачные дни.

«Я вспоминаю нарциссы в саду Инглсайда, — писал он. — Когда ты получишь это письмо, они уже будут цвести под прекрасным розоватым небом. Неужели они такие же яркие и золотистые, как всегда, Рилла? Мне кажется, что они должны быть окрашены в кровавый цвет… как маки, которые мы видим здесь. А с каждым новым, чуть слышным звуком весны будет появляться новая фиалка в Долине Радуг.

Сегодня на небе молодой месяц — тонкий, серебряный, прелестный, он висит над этими адскими траншеями. Увидишь ли ты его в этот вечер над нашей кленовой рощей?

Я вкладываю в это письмо вырезку из журнала с моим стихотворением. Я написал его в один из вечеров в блиндаже при свете огарка свечи… или, вернее, оно пришлоко мне там… у меня не было ощущения, что я пишу его… казалось, какая-то сила использовала меня как инструмент, чтобы записать эти строки. Такое чувство возникало у меня и раньше, но очень редко, и никогда оно не было таким сильным, как на этот раз. Вот почему я отправил его в лондонский «Спектейтор». Его напечатали, и сегодня я получил этот номер. Надеюсь, тебе оно понравится. Это единственное стихотворение, которое я написал со времени моего отъезда в Европу».

Стихотворение было коротким, проникновенным, берущим за душу. Благодаря ему имя Уолтера за месяц облетело весь мир, до самых отдаленных уголков. Его перепечатывали повсюду — в столичных ежедневных газетах и маленьких сельских еженедельниках; цитировали в содержательных рецензиях и в колонках объявлений о пропавших родственниках, в обращениях Красного Креста и в правительственных призывах вступать в армию. Матери и сестры плакали над ним; оно вызывало трепет в душах юношей; все громадное единое сердце человечества восприняло его как выражение в трех кратких бессмертных строфах всей боли, надежды, ужаса и смысла этого грандиозного конфликта. Канадский юноша в окопах Фландрии создал величайшее произведение этой войны. Стихотворение «Волынщик», написанное рядовым Уолтером Блайтом, стало классикой с момента первого появления в печати.

Рилла переписала его в свой дневник, начав им запись, в которой излагала события только что прошедшей трудной недели.

«Это были такие ужасные семь дней, — писала она, — и, хотя они уже позади и мы знаем, что произошла ошибка, горький след ее чувствуется до сих пор. И вместе с тем это была в некоторых отношениях совершенно удивительная неделя, и мне на миг было дано увидеть то, чего я никогда не осознавала прежде, — какими прекрасными и мужественными могут быть люди даже среди ужаснейших страданий. Думаю, что я никогда не смогла бы держаться так замечательно, как держалась мисс Оливер.

Ровно неделю назад она получила письмо из Шарлоттауна от матери мистера Гранта. И в этом письме говорилось, что накануне пришла телеграмма, сообщавшая страшную новость: за несколько дней до этого майор Роберт Грант погиб в бою.

Бедная Гертруда! Сначала она была убита горем, потом, спустя всего лишь день, взяла себя в руки и снова начала вести уроки в школе. Она не плакала… я ни разу не видела, чтобы она пролила хоть одну слезу… но ох, какое у нее было лицо… и какие глаза!

— Я должна продолжать работать, — сказала она. — Это мой долг.

Яникогда не смогла бы подняться до таких высот духа.

Она не говорила никаких горьких слов, если не считать одного раза, когда Сюзан сказала что-то насчет того, что весна наконец-то пришла, а Гертруда пробормотала:

— Неужели весна может прийти в этом году?

Затем она рассмеялась — таким ужасным коротким смехом, каким мог бы, наверное, рассмеяться человек перед лицом смерти, — и добавила:

— Обратите внимание, до чего я эгоистична. Я, Гертруда Оливер, потеряла близкого человека, и поэтому мне кажется невероятным, что, как обычно, наступит весна. Весна не преминет прийти, несмотря на мучения миллионов других людей… но вот моимучения… о, как может мир продолжать существовать?

— Не осуждай себя, дорогая, — мягко сказала мама. — Вполне естественно чувствовать, что жизнь не можетбыть такой, какой была, после того как тяжкий удар изменил для нас весь мир. Мы все испытываем это чувство.

И тут вмешалась эта отвратительная старая кузина София. Она сидела в гостиной с вязаньем и каркала точь-в-точь как дряхлый «ворон, пророчащий беды» так ее раньше называл Уолтер.