Рим, папы и призраки

— Что их нисколько не извиняет, — настаивал на своем фемист. Брошенные эльфы — живые и мертвые — ничуть нас не смутили. В конце концов все улеглось… официальное объяснение поминало бандитов, правда, неожиданно нахальных. Подобное определение удовлетворяло все заинтересованные стороны.

— Ну а что случилось с забытыми? — поинтересовался Солово.

— Мы устроили неподалеку от городской стены довольно странный курган… загадку для грядущих антикваров и грабителей могил… такие длинные конечности, элегантные черепа. По их просьбе мы разрешили этим господчикам самостоятельно разделаться с Верховным королем. Все было проделано с чрезвычайным коварством.

— Я так и думал, что рано или поздно это произойдет, — сказал адмирал. — Он вылез раньше времени и создал им дурную славу. Эта раса не любит излишнего внимания.

— Именно так, — согласился фемист. — Теперь им суждено населять болота, топи и горы — если только амбиции их не поумерятся или не уляжется людская нетерпимость. Конечно, если какая-нибудь подобная вам беззаветная личность своими поступками не пробудит в них память прежних обид и не направит их вновь дорогой, ведущей к погибели.

— Я потерял тогда терпение, — проговорил адмирал Солово, удивляясь себе самому… с какой это стати он чувствует потребность пояснить свои действия. — Даже если забыть ту наживку, которую приготовил для меня Верховный король, вы словно забыли про меня в этих пыльных лабиринтах ватиканской бюрократии.

— Грех, и самый прискорбный, — признался фемист. — По всей видимости, в те годы наш взор был устремлен в другие края… хотя подобную забывчивость едва ли можно извинить. Ваше небольшое предприятие заставило нас вновь обратить свое внимание на Италию и понять — там остались клинки, которые мы еще не сумели заточить. И было решено сообщить вам побольше.

— Ах да, — припомнил Солово. — На ежегодном обрядовом пиршестве вашего международного заговора…

Фемист улыбнулся и вздрогнул.

Год 1493. Я умираю в Германии. А потом меня вовлекают в заговор

— Ты уснешь здесь, брат.

Солово вступил внутрь. Первым делом он отметил отсутствие крыши, потом услышал за спиной стук запираемого замка.

— Ты уснешь здесь, — повторил снаружи голос рыцаря-фемиста, — и проснешься, чтобы начать новую жизнь.

Адмирал Солово не отвечал. Он находился здесь по желанию Священного Феме, и тщетные протесты ничего не дали бы.

Путешествие по морю — он уже успел отвыкнуть от них — пробудило в нем прежние воспоминания и забытые вкусы. Весь путь от Рима к… месту, за обладание которым Германия спорила с турками, он размышлял над своей неестественной жизнью, орудуя гусиным пером, а не стилетом. Тонкий и ученый посланник Феме (монах в повседневной жизни), назначенный в сопровождающие адмиралу и еще для того, чтобы опровергать все сложившиеся у него мнения, находил для себя весьма немного работы.

Все дела адмирала были устроены быстро и точно — словно ударом молнии. Уведомление об отпуске, подписанное самим епископом, оказалось у него на столе среди прочей корреспонденции. В тот же вечер один из его чиновников, доселе абсолютно ни в чем не подозревавшийся, поведал Солово, что с утренним отливом отплывает некий корабль и он, адмирал, обязан быть на его борту. Солово охотно отдался напору событий и позволил себе плыть по течению.

Путь привел его в конце концов в каменный ящик без крыши, откуда было удобно видеть звезды, освещавшие и его, и весь уединенный пейзаж. Стены были чересчур высоки и не позволяли думать о бегстве. Одна-единственная дверь при своей простоте и явной прочности не позволяла мечтать об удачном штурме. Солово придется пробыть здесь столько, сколько требуют нужды Феме.

Ощущение того, что в техническом смысле он не одинок, приносила весьма небольшое утешение. Быстрое — в темноте — знакомство с лагерем показало, что подобных келий по крайней мере сорок. Выходило, что из соображений экономии времени — или каких-то еще — Феме посвящали своих новобранцев целыми партиями.

В помещении находилась довольно скромная мебель, однако Солово подозревал, что получит достаточно времени на исследования. И заставив себя обратиться памятью к творениям Евклида, он отошел ко сну.

Утром окошко в двери отворилось, и Солово обменял ночной горшок на хлеб и вино. Ночью шел дождь, но адмирал не стал жаловаться или вступать в разговоры с невидимым владельцем руки подающей.

Сидя на раскисшей земле, он старательно жевал половину буханки, медленно потягивая вино. Адмирал старался запомнить вкус каждого глотка, чтобы найти себе утешение в час истинной нужды и заметить, когда в его пищу подмешают ядовитый или одурманивающий состав.