Рим, папы и призраки

Адмирал затратил почти час, чтобы выбраться из лабиринта, повороты и спирали которого выдумал ум, еще более изобретательный, чем его собственный. Дважды на пути к выходу он натыкался на тела посвященных, покорившихся яду источника. Быть может, фемическая девица не смогла отвести от них смерть, или же она просто не сумела их разыскать. С точки зрения Солово, подобное небрежное обращение с подопечными лишь подчеркивало ту важную роль, которую наниматели отвели для него лично.

Выйдя из лабиринта к ослепительному свету его сердцевины, он оказался в округлом зале с высоким потолком, набитом людьми, где среди космополитической толпы кое-где виднелись посвященные, обнаружившие в лабиринте большую приспособляемость, чем адмирал.

Полный мужчина в тюрбане предложил Солово питье.

— Вкушай без сдержанности, брат, — проговорил он на безупречном итальянском. — Сия жидкость не содержит ничего неподходящего.

Адмирал из вежливости попробовал. Вино годилось для принца и бросилось прямо в голову.

Энвер-паша, турок-фемист, любезно предоставил Солово возможность оглядеться и собраться. Он отметил, что внимание адмирала особо привлекал огромный шар над головой, что освещал комнату.

— Некоторым мы ничего не объясняем, вам можно сказать, что для этого нагревается пар. Малая часть наших познаний, однако же впечатляет.

— Я могу предложить множество употреблений подобной лампе во внешнем мире, — сказал адмирал. — Если вы извините игру слов, то мне хотелось бы знать, зачем вы предпочли держать свой свет под спудом?[29]

Турок пожал плечами и блеснул вызолоченной улыбкой.

— Быть может, время для его широкого использования еще настанет, согласился он, — но это будет наше время, и в тайне не будет нужды. Ну а пока мы храним, что имеем.

— А… конечно, — произнес Солово, словно бы услыхав бог весть какое откровение. Он хотел услышать от фемиста это признание в тщеславии.

— И сегодня это единственный урок, который вы должны усвоить, продолжил турок. — С этого мгновения вы — это мы, а мы — это все. Верность придет с годами, но тем временем пусть самоограничение, страх и уважение послужат той же цели.

Слуга подал изысканные яства, отчего онемевшие вкусовые сосочки на языке Солово обрели новую жизнь. Он волком проглотил горстку печенья, после чего сумел овладеть собой и промолвил:

— Я узнаю этого человека.

Фемист повернулся и явно впервые обратил свое внимание на удаляющегося слугу.

— Естественно, — проговорил он. — Этот епископ часто бывает в Риме.

— Надеюсь, — заметил Солово; воздержавшись от нескольких вариантов ответа, он опустил глаза к яркому мозаичному полу, — вы не рассчитываете на то, что я буду прислуживать за столом подобно лакею.

Энвер-паша вновь улыбнулся. В его голосе не слышалось доброты.

— Нет. Вы выше его в наших глазах и сулите больше… возможностей. Однако, если мы прикажем, будете подавать яства без всяких возражений.

Оглядевшись, Солово отклонил скрытый вызов. Мир принимал весьма живое обличье, и Энвер-паша, исполнявший роль хозяина при адмирале, не хотел, чтобы его подопечный уклонился от всеобщего духа, и попытался возобновить разговор.

— Ну а как вы перенесли смерть, адмирал? — вежливо поинтересовался он. — Если вы не хотите вспоминать об этом, пожалуйста. Некоторые предпочитают молчать.

— Спасибо, это было весьма интересное переживание, — ответил Солово, пресекая дальнейшие расспросы. — Полагаю, ваших рук дело.

— Конечно же, — согласился фемист. — Всего лишь яд и противоядие — то и другое в лошадиных дозах. Подобный метод, не имея себе равных, позволяет столкнуть личность со всех основ и сделать восприимчивой к новым идеям. Разумеется, случаются и отходы…

— Но тем не менее вы считаете упражнение полезным, — договорил за него Солово, почему-то не желая услышать подобных слов из уст турка.

Энвер-паша попытался отыскать признаки осуждения в высказывании Солово и не нашел таковых.

— Поэтому, — сказал он, — я полагаю, что вы видели Универсальный Свет, как обычно случается у монотеистов.[30] Я бы не стал придавать этому большое значение, как и фигурам приветствующих вас любимых. Это просто последний гамбит гибнущего мозга, одолевающего ужас воспоминания о рождении и тем самым освобождающего себя от груза памяти. Во всяком случае, мы так считаем.

По тому, как напряглась спина адмирала, Энвер-паша вдруг заметил, что нанес оскорбление. Он понял, что на краю забвения Солово видел нечто, перевернувшее его сердце.

— Но теперь испытание миновало, — проговорил он торопливо, — вы вправе иметь о нем собственное мнение.

— Благодарю вас, — ответил адмирал с каменным выражением лица; на деле он был не столько оскорблен, сколько чувствовал стыд, вспоминая свои слезы в заканчивающемся светом тоннеле. — Значит, все так просто… я согласен. Никаких мрачных тайн? Никаких жутких клятв?