Рим. Роман о древнем городе

– Внезапную, неожиданную, пусть даже кровавую и жестокую, – заявил Цезарь. – Это гораздо лучше постепенного умирания. Из всех перечисленных тобой примеров предпочтительнее всего кончина Помпея. Все прочие видели тень смерти задолго до того, как она накрыла их, и в ужасе ожидали ее приближения. Помпей до последнего дня имел надежду, пусть и слабую, и смерть, как бы ни была она жестока, обрушилась на него внезапно. Правда, его тело было осквернено, и, когда оно досталось мне, я приказал очистить его и совершить погребальный обряд со всем должным почтением. Дух его пребывает в мире.

* * *

Обед подошел к концу, и, когда гости начали расходиться, Цезарь заявил, что отправится вдвоем с Луцием в дом его родителей.

– Мне надо обсудить с племянником одно родственное дело, – промолвил он, взглянув на Луция, и отвел глаза.

– Вы что, пойдете только вдвоем? – спросил Антоний.

– А почему нет?

– Разреши хоть нескольким из нас тебя проводить. Для безопасности. Если разговор у вас личный, то мы можем держаться поодаль, чуть позади.

Цезарь покачал головой:

– Неужели Цезарь, сделавший так много для народа Рима, устроивший столько праздников и зрелищ, настолько ненавистен, что не может позволить себе прогуляться по городу без телохранителя?

– Сказано хорошо, – промолвил Антоний, – но в действительности…

– Нет, Антоний. Я не хочу гулять по улицам родного города, опасаясь за свою жизнь. Страх смерти причиняет куда больше страданий, чем она сама, и я никогда ему не подчинюсь. Отсюда до дома Луция не так уж далеко, а оттуда до моего дома и того ближе. Ничего со мной не случится.

Антоний собрался было поспорить, но Цезарь унял его взглядом.

Когда они вдвоем шли под луной по Палатину, Луций, всегда чувствовавший себя в обществе двоюродного дяди несколько скованно, ощутил, что на сей раз почему-то не по себе и самому Цезарю. Несколько раз он заговаривал, но умолкал, словно не найдя слов. И это человек, считавшийся если не лучшим, то вторым оратором во всем Риме. (В этой области неоспоримое первенство все же принадлежало Цицерону.)

– К Гадесу все это! – буркнул наконец он. – Скажу все как есть, и точка. Луций, твой дед…

– Тот, которого прозвали Несчастным?

– Он самый. Как-то раз он оказал мне огромную услугу – спас мою жизнь.

– Неужели? Как это было, дядя.

– Не так-то просто об этом поведать. Признаться, до сих пор я эту историю никому не рассказывал. Но ты, Луций, заслуживаешь того, чтобы узнать правду про своего деда и бабку, правду о том, чем они пожертвовали ради меня. Дело было во время диктатуры Суллы, в разгар проскрипций. Я тогда был очень молод, может быть, на год или на два старше, чем ты сейчас, и оказался в большой опасности. Мало того что попал в проскрипционные списки, так еще и заболел – подцепил четырехдневную лихорадку.

Цезарь поднял глаза на луну, и Луцию показалось, что в ее мягком свете он увидел дядю молодым, таким, каким он был в то время, о котором шла речь.

– Может быть, я как раз потому не боюсь сейчас смерти, что достаточно натерпелся этого страха в молодости. Так или иначе, я перебирался из дома в дом, скрываясь от прихвостней Суллы, но в доме твоего деда меня выследил один малый, по имени Фагит. – Он поведал о взятке, которую дал дед Луция ради спасения жизни юного Цезаря, и о том, как позднее, в присутствии Суллы, Юлия и Луций Несчастные принесли огромную жертву – расторгли свой брак, когда Цезарь отказался по капризу диктатора расторгнуть свой. – Сердце твоей бабушки было разбито, но она быстро приспособилась к действительности, такова уж была ее природа. Другое дело твой дед – он был совсем иным человеком. Случившееся сломило его: он поступил благородно, но при этом чувствовал себя обесчещенным и не видел возможности это исправить. Конечно, останься он в живых, я постарался бы как-то возместить его утрату, сделать все для восстановления его самоуважения. Но он умер слишком рано, когда я еще не успел обозначить себя в этом мире.

Некоторое время они медленно шли молча, потом Цезарь резко остановился.

– Ты знаешь, как он умер?

– Упал, поскользнувшись на льду.

– А где это случилось, знаешь?

Луций пожал плечами:

– Полагаю, где-то на Палатине.

– На том самом месте, где мы сейчас стоим.

Плиты мостовой серебрились в лунном свете, и было совсем не трудно представить себе, что они покрыты прозрачной ледяной коркой. Луций поежился.