Рим. Цена величия

Под пронзительные звуки труб тело вознесли на костер и принесли около него в жертву лошадей, собак и певчих птиц. Жрецы Либитины вылили наземь два сосуда чистого вина, молоко и кубки с кровью жертвенных животных. Родственники и близкие друзья разместились вокруг ограды и, обернувшись лицом на восток, направились в левую сторону вокруг костра, бросая драгоценные подарки. Женщины вырывали себе клочьями волосы и громко кричали, царапая себе грудь и лицо, чтобы почтить Манов, которые любили молоко и кровь.

Когда закончилось скорбное шествие и были принесены жертвы, зажигатели подали горящие факелы Калигуле и Силану. Отвернув лица, они поднесли их к дровам. Но стоило пламени охватить тело Юнии, как едва успели остановить Калигулу, вознамерившегося прыгнуть в костер. Виниций и Лонгин, приложив немало усилий, втащили его на помост, где стояли сестры и друзья. Со всех сторон раздавались вопли и плач, перебиваемые скорбными песнями и звуками труб. Ярко полыхало пламя, навсегда уничтожая ту, что была красивейшей из смертных женщин.

И едва потухли последние головни, как вдруг произошло непредвиденное.

Яркая молния вспорола черные тучи и вонзилась изогнутым кинжалом прямо в черное пепелище. Крики ужаса раздались со всех сторон. Калигула неожиданно закачался и, прижав пальцы к вискам, рухнул без чувств на помост. Народ всколыхнулся, охваченный паникой. Но Виниций, выставив вперед руку, призвал всех разойтись. Император просто потерял сознание от волнения и горя.

А когда Агриппинилла, Ливилла и Друзилла на следующий день стали искать на погребальном кострище останки, то не нашли ничего, кроме углей. Бесследно исчезли даже золотые украшения и драгоценные подарки. Будто здесь сожгли одни дрова. Охваченные суеверным страхом, родственницы молча передали урну с пеплом либитинариям для временного захоронения в Мавзолее с семьей Германика. Калигула еще на рострах объявил всем, что намерен построить для Юнии и себя роскошную гробницу на Аппиевой дороге.

Погребальные торжества и игры так и не состоялись. Народу было объявлено, что император тяжело заболел. Он так и не пришел в сознание. И весь Рим молился о его выздоровлении, одевшись в цвета глубокого траура.

Силан уже затемно вернулся домой, разбитый и опустошенный. Горе утраты коснулось и его своей тяжкой десницей, выбелив виски. «Моя бедная девочка! – бормотал он. – Этот негодяй сгубил тебя! Будь проклят, коварный лицемер! Пусть бы сгорел заживо вместе с моей красавицей! Зачем Виниций оттащил его прочь? Хотел показать всем, как сильно любил мою девочку. Вздор! Все эти слезы и обморок – фальш и игра! Будь проклят!»

Юний заперся в таблинии и велел подать вина. Рабы, будто тени, неслышно исполнили приказ и разошлись. Дом замер, ожидая нового дня.

Силан горевал о дочери, безвременно ушедшей такой юной и прекрасной по той же причине, что и ее мать, его несравненная Клавдия, которую ему никто не смог заменить. Он едва не прослушал тихий удар в гонг, знаменующий появление позднего гостя. Силан встрепенулся и пошел открывать, шаркая тяжелыми ногами в пустом атриуме. И безмерно удивился, увидев нежданного посетителя. Перед ним стоял совершенно седой Макрон.

– Прости меня, Марк Юний. Но мне некуда было пойти в этот страшный вечер, – сказал он, сбрасывая на пол плащ.

– Я оплакиваю свою дочь. Сейчас не время для бесед, – ответил Силан. Неужели Макрон осмелился прийти, чтобы возобновить разговор об их заговоре?

– Я пришел плакать вместе с тобой, ее отцом. Я безумно любил ее. Прошу, не откажи мне в этой милости.

Удивленный Силан распахнул для него, ставшего сразу родным, свои объятия, и они долго стояли так в темноте, думая о той, что исчезла из этого мира навсегда.

Они всю ночь просидели вдвоем, задавая друг другу вопросы и выслушивая откровения. В одном были едины их помыслы: Калигула должен умереть!

Дворец, окутанный туманом печали, стоял темный и пустой. Около кованых ворот застыли безмолвными тенями те, кто пришел узнать о здоровье императора. Рим, охваченный паникой после происшествия на Марсовом поле, неустанно молился в храмах, которые жрецы не решились закрыть на ночь.

Но во дворце не знали, что делается снаружи. Все обитатели собрались в перистиле у фонтана и тихо переговаривались меж собой.

– А кто сейчас рядом с Гаем? – спросил Виниций, оглядывая тесный круг.

– Клавдий, – ответила Друзилла. – Этот безмозглый старикан слушает его дыхание. А Харикл готовит какой-то отвар.

– Меня не пустили к нему, – проговорила Ливилла. В ее глазах до сих пор метался ужас. – Неужели это знамение так испугало его?

– А кого оно не испугало? – вскинулась на нее Друзилла. – Я ни жива ни мертва от страха. Мы не нашли в костре ни единой косточки, ни единого украшения или кусочка одежды. Только остывшие угли.

– Боги взяли ее на небо. Она теперь богиня, – уверенно произнес Кассий.

– Во время похорон Августа многие клялись, что видели, как из дыма вылетел орел и пропал в небесах, – со злобой возразила Друзилла. – А тут молния ударила в пепелище. Это не к добру. Боги не приняли ее к себе в сонм! Гореть ей в Тартаре!