Рим. Цена величия

Все испуганно посмотрели на нее.

– И нашего брата неспроста поразила странная болезнь, – продолжала вещать Друзилла.

Но Кассий неожиданно поднялся.

– Иди прочь отсюда! Ты каркаешь, точно старая ворона! – закричал он, пробудив эхо в коридорах. – Калигула поправится, горе утраты сломило его, ему нужно время, чтобы прийти в себя. А тебе лучше убраться из дворца и не заражать всех своей ненавистью. Ни для кого не секрет, как ты относилась к Клавдилле.

Удивленная Друзилла обвела взглядом присутствующих. Неужели все согласны с ее мужем и тоже прогонят ее? Ливилла сразу опустила глаза, Виниций тоже отвел взгляд, и лишь Агриппинилла с откровенной неприязнью смотрела на нее.

– Тебе не место среди тех, кто любил Юнию, – резко сказала она, и слова эти, точно плевок, уязвили гордую Друзиллу.

И, провожаемая презрительными взглядами, она поспешно вышла.

Лишь затаившись одна в полутемной кубикуле, она смогла выплеснуть свою радость. Ничто не могло омрачить ее! Ни презрение родных, ни болезнь Гая, ни разрыв с любовником. Для нее заговор удался как нельзя лучше. Теперь она сможет вернуть любовь брата! Друзилла кружилась, тихо напевая и останавливаясь лишь затем, чтобы произнести слова проклятий тем, кто, как она считала, предал ее. Легкий кашель, сорвавшийся с ее уст, не встревожил. Недоуменно осмотрев окровавленную ладонь, она вытерла ее о тунику и продолжала петь.

Прежде чем умереть, Юния бесповоротно изменила ее судьбу, но Друзилла об этом и не подозревала.

LXXXV

Толпа, собравшаяся на форуме около ростр, безмолвно ждала, когда закрепят листок. И всеобщий вздох разочарования пронесся легким ветерком. Это значило, что надпись в ведомостях опять гласила: «Без перемен». Народ молча разбредался по домам и храмам молиться о больном императоре. Уже полтора месяца многотысячная толпа дежурила у ворот дворца и днем и ночью, ожидая новостей. Но их не было. Гай по-прежнему лежал в беспамятстве, сломленный смертью любимой супруги. Но горе потери прекраснейшей женщины Рима у народа сменилось отчаянием из-за болезни обожаемого императора. Люди едва осмеливались тихо переговариваться меж собой, и город был наполнен приглушенным шумом, словно вдали по гальке бежал ручей. Ни уличных криков, ни музыки, ни смеха, ни грохота повозок. Жизнь стихла в Вечном городе.

Отчаяние некоторых горожан достигло такой степени, что они вывесили на дверях домов объявление с клятвой, что, если смерть сжалится над императором, то они отдадут ей взамен свою собственную жизнь. Количество этих объявлений росло с каждым днем, но ведомости по-прежнему гласили: «Без перемен».

В тихом, полутемном дворце все обитатели ходили на цыпочках, старательно избегая встреч друг с другом. Ливилла переселилась в покои Агриппиниллы, и они целыми днями молча сидели, обнявшись. Виниций, не подумав даже обидеться на супругу, коротал время с книгой в руках, изредка сталкиваясь в таблинии с Кассием Лонгином. Но они не говорили ни слова друг другу. Молчание царило во дворце, усиливая нарастающее беспокойство.

А чем занималась Друзилла, никто не знал. Она не покидала спальни, и рабы каждый день оставляли у закрытой двери подносы с едой и вином.

Калигула распростерся на ложе, где умерла Юния. Клавдий, находящийся при нем неотлучно, велел убрать из кубикулы то, что напоминало о жене императора. Когда Калигула очнется, а он об этом неустанно молился, то не должен расстраиваться, если все вокруг будет напоминать об умершей Юнии.

Харикл заботился вместе с рабыней-кормилицей о слабенькой дочке Гая, такой крохотной и болезненной, что у него даже не хватало времени как следует позаботиться о Калигуле, но Клавдий прекрасно справлялся и сам, не позволяя никому приближаться. Старик жадно вслушивался в бессвязный лепет, временами срывавшийся с губ больного. И глаза его наполнялись слезами, потому что Гай все время разговаривал с Юнией, будто находился с ней рядом.

Настали ноябрьские иды. Девочка уже окрепла, плакала все громче, и голос ее уже не напоминал комариный писк. А Гай по-прежнему находился в царстве теней вместе с Юнией. Клавдий догадывался, что Клавдилла не желает отпускать его от себя, и неустанно просил ее Лар успокоиться и вернуть супруга. Что-то подсказывало ему, что это может продлиться еще очень долго, и он мучительно раздумывал, как бы заставить Калигулу очнуться. Но Гай без конца вел беседы со своей мертвой возлюбленной.

Наконец ум Клавдия озарила догадка, и тогда он впервые покинул кубикулу, где добровольно заточил себя вместе с больным. С трудом шагая на затекших ногах, он направился к Друзилле.

Племянница долго не хотела его пускать, вначале отмалчиваясь на настойчивый стук, затем оскорбляя, но Клавдий не сдавался. Наконец ее терпение лопнуло. Выставив вперед остро заточенные ногти, она распахнула дверь и зашипела, точно кобра перед броском:

– Что тебе надо, старый дурак? Ты помешал мне наслаждаться одиночеством. Я ненавижу вас всех, проклятую семейку, и никого не хочу видеть.