Римлянка

И действительно жаловаться мне не пришлось. Все блюда, что нам подали, были вкусны, хотя и не очень изысканны, зато всего было много. Джачинти ел с аппетитом и увлечением, крепко сжимая нож и вилку в руках, он не глядел на меня и молчал, будто находился здесь один. Он был так поглощен едой, что забыл даже о своей пресловутой солидности, ел быстро, как будто боялся, что не успеет насытиться и останется голодным. Он жадно хватался за все разом, запихивал в рот кусок мяса, левой рукой отламывал хлеб и откусывал его, правой наливал себе в бокал вина и начинал пить, еще не прожевав пищу. Все время он причмокивал, переводил глаза с одного предмета на другой и каждый раз встряхивал головой, словно кот, ухвативший слишком большой кусок. Я же, хотя и не страдала отсутствием аппетита, не хотела есть. Впервые я готовилась отдаться мужчине, которого не только не любила, но даже не знала, поэтому я внимательно рассматривала его, стараясь разобраться в своих чувствах и представить себе, как выпутаюсь из положения. Позднее я уже не рассматривала так тщательно внешность мужчин, с которыми имела дело, вероятно потому, что нужда, толкавшая меня на это, научила с первого же взгляда находить в каждом из них что-то хорошее и приятное, чтобы сделать хотя бы более или менее сносными наши интимные отношения. Но в тот вечер эта профессиональная уловка, а именно: с самого начала найти хоть что-нибудь приятное в человеке и тем самым скрасить вынужденную близость, была мне еще неизвестна, и я, можно сказать, инстинктивно и бессознательно искала выхода. Я уже сказала, что Джачинти был недурен собой, и, пока он молчал и не распространялся о чувствах, которые его волновали, он мог показаться даже красивым. Это уже кое-что значило, так как любовь главным образом вызывается физическим влечением; однако мне этого было мало, потому что я никогда не могла не только любить, но даже просто хорошо относиться к мужчине только из-за его приятной наружности. Обед кончился, и прожорливый Джачинти, удовлетворив свой необузданный аппетит и громко рыгнув несколько раз, снова принялся болтать; я заметила, что в нем не было ничего, что могло бы хоть чуть-чуть понравиться мне, я по крайней мере не могла обнаружить в нем ничего приятного. Он не только все время говорил о себе, о чем меня, впрочем, предупредила Джизелла, но вообще был очень несимпатичен, на редкость самодоволен, рассказывал длинные, нудные истории из своей жизни, которые не делали ему чести и как раз подтверждали мое первое, но слишком лестное о нем впечатление. Ничто, решительно ничто не нравилось мне в нем, а те черты характера, которые он считал своими достоинствами, особенно выхваляясь ими, казались мне непростительными недостатками. Позднее, правда довольно редко, я встречала подобных мужчин, они ничего из себя не представляли, и при всем желании в них нельзя было обнаружить то, что могло бы вызвать расположение к ним; я всегда удивлялась, как такие люди живут на свете, и спрашивала себя, не моя ли тут вина, что я не умею с первого взгляда открывать в людях достоинства, которыми они, несомненно, обладают. Как бы то ни было, но со временем я привыкла к неприятным собеседникам, научилась притворно смеяться, шутить, в общем, стала вести себя так, как хотели того мои клиенты, и становилась такой, какой им хотелось меня видеть. Но в тот вечер эти мои наблюдения вызвали во мне немало грустных мыслей. И пока Джачинти болтал, ковыряя спичкой в зубах, я решила, что новое мое ремесло не такое уж легкое: нужно изображать любовный восторг, которого вовсе не испытываешь; взять, к примеру, Джачинти — он в действительности внушал мне совершенно противоположные чувства. И нет сокровищ, которые могли бы купить твою благосклонность; поэтому трудно, особенно в таких случаях, вести себя иначе, чем Джизелла: она заботилась лишь о деньгах и не скрывала этого. И еще я подумала, что сегодня вечером мне придется вести этого противного Джачинти в свою комнату, которую я готовила не для таких встреч; я решила, что мне не везет, видно, судьба захотела, чтобы я с самого начала не слишком обольщалась, и потому она послала мне именно Джачинти, а не наивного юнца, ищущего любовных приключений, или простого малого без излишних претензий, каких много на белом свете; одним словом, присутствие Джачинти в моей комнате знаменовало собой мое полное отречение от прежних надежд на честную и тихую жизнь.

Джачинти говорил беспрерывно, однако он был не настолько туп, чтобы не заметить мою рассеянность и печаль.

— Крошка, почему мы грустим? — неожиданно спросил он.

— Нет, нет, — покачав головой, поторопилась ответить я.

Я чуть было не поверила в его напускную искренность, мне захотелось вдруг поделиться с ним моими переживаниями и рассказать хоть немного о себе после того, как я столько времени выслушивала его.