Римская история в лицах

Так он говорил, или искренне, или из-за ревности желая как можно больше повредить Массиниссе... а когда прибыл Лелий (легат Публия. — Л.О.) и сказал, что он от многих узнал то же самое о Софонибе, Сципион приказал Массиниссе передать жену Сифака римлянам. Когда же Массинисса стал умолять и рассказывать, какие у него были с ней в прежнее время отношения, Сципион еще более резко приказал ему ничего не брать самовольно из римской добычи, но, отдав ее, просить и убеждать вернуть ее ему если можно. Массинисса отправился тогда с несколькими римлянами, чтобы передать им Софонибу. Но, тайно неся ей яд, он первый встретился с ней, рассказал о положении дел и предложил или выпить яд, или добровольно отдаться в рабство к римлянам. И, не сказав ничего больше, он погнал коня. Она же, показав кормилице килик (чашу. — Л.О.) и попросив не оплакивать ее, так славно умирающую, выпила яд. Массинисса, показав ее тело прибывшим римлянам и похоронив ее по-царски, вернулся к Сципиону. Последний, похвалив его и утешив, говоря, что он избавился от плохой женщины, увенчал его за поход на Сифака и одарил многими дарами». (Аппиан. Римская История. VII, 5)

Да, тут Сципион выказал римскую суровость и даже как будто несвойственную ему жестокость. Но, может быть, острота ситуации не позволяла ему рисковать возможностью измены Массиниссы? Или, быть может, Массиниссе следовало доверить судьбу Софонибы ручательству Сципиона? Но, наверное, он знал, что та все равно будет искать смерти, чтобы избавиться от римского плена. Такая вот история...

Сифак же вскоре умер — то ли по дороге в Рим, как утверждает Ливий, то ли уже после триумфа Сципиона, как полагает Полибий.

Но вернемся к противостоянию двух великих полководцев. Высадившись южнее Карфагена, в Гадрумете, Ганнибал возобновил сношения с местными нумидийскими шейхами и сумел быстро организовать сильное войско, куда влились остатки армии Гасдрубала и карфагенское гражданское ополчение. Ядро войска составили ветераны, вернувшиеся с Ганнибалом из Италии.

Тем временем, решившись на продолжение войны, карфагеняне нарушили перемирие и захватили римский транспортный флот с провиантом для армии Сципиона. Кроме того, они напали на военный корабль, на котором плыл римский посол. Публий был возмущен таким вероломством. Тем не менее, когда карфагенские послы по возращении из Рима были доставлены к нему и, узнав о том, что было совершено их согражданами, трепетали за свою жизнь, Сципион...

«...приказал Бебию препроводить их обратно домой с величайшей заботливостью, — образ действий, как я думаю (так пишет Полибий. — Л.О.), совершенно правильный и разумный. Зная, что отечество его свято блюдет обязанности по отношению к послам, он и сам думал не столько о том, чего заслужили карфагеняне, сколько о том, как надлежит поступать римлянам». (Полибий. Всеобщая История. XV, 4)

Сципион повел свое войско в глубь страны, навстречу Ганнибалу, который от побережья двинулся на запад. Две армии встретились у города Зама, километрах в ста пятидесяти к юго-западу от Карфагена. Сражению — по просьбе Ганнибала — предшествовала личная встреча двух командующих, происходившая в виду обоих лагерей.

Из ее подробного описания у Тита Ливия я процитирую (с большими сокращениями) только речь Ганнибала. В ней содержится его суждение о Сципионе, что главным образом и интересно нам. Римский историк начинает свой рассказ так:

«Некоторое время они молчали, глядя друг на друга едва ли не с восхищением. И Ганнибал начал:

«Видно, так уж положила судьба: первым пошел я войною на римский народ, много раз почти что держал победу в руках и вот добровольно пришел просить мира. Я рад, что мне суждено просить его именно у тебя, Сципион. И тебе прибавит немало славы то, что сам Ганнибал, которому боги даровали столько побед над римскими военачальниками, смирился перед тобой... Сбылось наше худшее опасение, ваше главное чаяние; в добрый для римлян час зашла речь о мире. Для нас, полководцев, это дело особенно важное, ведь то, о чем мы договоримся, утвердят оба наших государства. Дело только за нашей готовностью к спокойным переговорам. Мой возраст — а я возвращаюсь на родину стариком, покинув ее еще мальчиком, — научил меня и в счастье и в беде полагаться на разум, а не на судьбу. Я боюсь твоей молодости и неизменной удачливости — они делают человека слишком неустрашимым, чтобы он мог рассуждать спокойно...

(Здесь он перечисляет победы Сципиона. — Л.О.).

...Ты можешь победу предпочитать миру, мне знакомы эти высокие порывы гордого духа; от них мало толку. И мне когда-то улыбалась судьба... (Приводит такие примеры. — Л.О.)

Не вспоминай других: моего примера достаточно, чтобы остеречь от превратностей судьбы...