Римская рулетка

начал он и, махнув рукой, замолк. В течение всей беседы ему удалось выдавить из себя только пару невразумительных предложений, но уж непременно стильным классическим гекзаметром, от звучания которого и Теменев и Беляш-Белаш всякий раз одинаково мрачнели, зато приходили в возбуждение спеленутые красным скотчем по белым нижним рубахам родовитые римляне, что пребывали у плиты черного базальта с белесым рисунком птички, клюющей змею.

А у соседней плиты из розоватого шпата, наполовину вросшей в землю, тихо застонал бритоголовый Саня. Его тоже здорово зацепило гипнотическим внушением, и теперь любая, даже самая несложная мысль выражалась у него на превосходном курмамском диалекте, характерном для потомков карфагенян, но отнюдь не для лиговской шпаны. Мало того, что ни слова из сказанного Саней не понимал теперь любимый вождь, но и самого скинхеда тяготили, как тяжкий сон, склонения глаголов на -ус и -ис – в них каким-то мистическим образом сквозила уверенность в невозможности вернуться сегодня к десяти вечера в «хрущевку» на Ленинском проспекте. «Хотя, – подумал Саня внезапно, – что в данном случае подразумевается под термином „сегодня"?»

Тут– то Саня и застонал, повторяя на все лады словечки, вызвавшие в памяти Хромина институтский курс гинекологии:

– Вагина, вагинале, вагиналис!!!

– Чего ты от меня-то хочешь? – устало уточнил офицер ФСБ Теменев, проходя по капищу в обратном направлении.

– Отроковицу! – немедленно отреагировал Белаш.

Теменев обернулся с угрожающим видом, и Белый Магистр поспешил пояснить свою мысль:

– Золото неправедное мы найдем, страсть пагубная – тоже не проблема…

– Слушай ты, славянофил! – заорал Андрей. – Ты говори-то хоть по-русски!

– Руссее некуда! – не остался в долгу по напряжению голосовых связок Белаш-Беляш. – Ты нам все это отдаешь и уходишь – и не машешь тут шпалером своим. Я тебе тогда поверю, что ты не мент, а честный фраер, когда ты дашь нам спокойно повторить весь ритуал. Я лично собирался в Русскую Чудь, и я буду в Русской Чуди. Так что мне нужна эта телка!

Словно полководец, призывающий идти на штурм вражеской цитадели, он махнул рукой в сторону Айшат, которая как раз вышла из-за базальтового надгробия. На лбу ее красовался свежесплетенный венок из левкоев и розмаринов.

– Ах, куда же ты скачешь, смешной неумеха!? – торжественно процитировала она и, одарив спорщиков улыбкой, аккуратно протиснулась между поднятым кулаком Белаша и опущенным пистолетом Теменева и присела рядом с трясущим головой, точно от сильной зубной боли, Хроминым. – Я сплела тебе свадебный венок по русскому обычаю, описанному вашим великим Есениным, – певуче и улыбчиво сообщила она.

Хромин поднял глаза поверх ее головы и стал смотреть на звезду Мицар, поднимающуюся над горизонтом, а Теменев хмыкнул:

– А тебе точно нужна эта телка?

– Блин, ну я же не трахать ее собираюсь! – простонал Белаш, устремляясь меж могил. – Она же нам целкой нужна! Где там этот долбаный историк?

Андрей прошел следом, не забыв двинуть локтем под дых Алексея Илюхина, притаившегося за базальтовым надгробием с небольшим булыжником. Каменюгу славный мальчуган выронил и, с ненавистью поглядев вслед лейтенанту, прошипел, адресуясь к безопасно лежащему, уставясь в небо, Хромину:

– Батя вас всех еще трахнет и грохнет!

Хромин собрался с силами для достойного ответа в простых и энергичных выражениях и изрек с классическим прононсом:

Прочь, недоразвитый плод, женским исторгнутый чревом,
Ибо я знал твою мать прежде, чем ты был рожден!

Илюхин увял, почувствовав, что его обозвали недоноском и обматерили в придачу. А Айшат водрузила венок на голову новоявленного поэта-классика и поцеловала его в лоб.

– Твои стихи прекрасны, – прошептала она на ухо, – но лишены добрых чувств.

– Я битник, – мрачно пробурчал Хромин. – С сегодняшнего дня я – потерянное поколение. – И самую малость просветлел, кажется, гекзаметр начал отпускать.

Именно в это мгновение Дмитрий почувствовал на себе взгляд.

За всю свою столь же недолгую, сколь и успешную карьеру санитарный чиновник Хромин трижды испытывал ощущение пристального взгляда. Не то чтобы Дмитрий отличался особенной чувствительностью – многие люди, мужчины и женщины, начальство и подчиненные, пытались есть Хромина взглядом, или умоляюще таращиться, или сверлить с намеком на пробуждение чиновничьей совести, но толстокожий бюрократ не реагировал на подобные попытки даже мочкой левого уха. И лишь трижды в жизни врожденный инстинкт заставлял его обернуться в поисках заинтересованных глаз. Первым был декан факультета, миловидная женщина, которой приглянулся молоденький желтоволосый студент, и вот пожалуйста – красный диплом в кармане. В следующий раз – солидный чин из службы госконтроля, ему понадобился молодой энергичный референт. Ну, и вот теперь это была Машка.