Римская сатира

10 Хоть бы мне урну найти с серебром, как наемник, который,

Взыскан Алкидом[117], купил и себе обрабатывать начал

Поле, которое прежде он же пахал на другого»;

Если доволен, признателен я и за то, что имею, —

То молю, о сын Майи[118], я об одном — утучняй ты

Эти стада и храни все мое покровительством прежним,

Только ума моего не прошу утучнять, покровитель!

Скрывшись от шумного города в горы мои, как в твердыню,

Чуждый забот честолюбья, от ветров осенних укрытый,

Страшную жатву всегда приносящих тебе, Либитина[119],

20 Что мне здесь делать, когда не беседовать с пешею Музой[120]?

Раннего утра отец! или (если приятней другое

Имя тебе) о бог Янус, которым все человеки

Жизни труды начинают, как боги им повелели!

Будь ты началом и этих стихов! Живущего в Риме,

Рано там ты меня из дома к себе вызываешь.

«Нужно, — ты мне говоришь, — поручиться за друга; ты должен

С делом чести спешить; нежели другому уступишь?»

Северный ветер, зима, день короткий — нет нужды; иду я

Голосом ясным ручательство дать — себе в разоренье!

30 И, продираясь назад чрез толпу, я слышу: «Куда ты?

Что, как безумный, толкаешься? Ждет Меценат? Не к нему ли?»

Этот упрек, признаюся, мне сладок, как мед! Но лишь только

До Эсквилинской дойдешь высоты, как вспомнишь, что сотня

Дел на плечах. Там Росций просил побывать у Колодца[121]

Завтра поутру; а нынче есть общее новое дело;

Скрибы велели напомнить: «Квинт, не забудь, приходи же!»

Тут кто-нибудь подойдет: «Постарайся, чтоб к этой бумаге

Твой Меценат печать приложил». На ответ: «Постараюсь!»

Мне возражают: «Тебе не откажет! Захочешь — так можешь!»

40 Скоро вот будет осьмой уже год, как я к Меценату

Стал приближен, как в числе он своих и меня почитает.

Близость же эта вся в том, что однажды с собой в колеснице

Брал он в дорогу меня, а доверенность — в самых безделках!

Спросит: «Который час дня?» или: «Кто из борцов превосходней?»

Или заметит, что холодно утро и надо беречься;

Или другое, что можно доверить и всякому уху!

Но завистников день ото дня наживаю и боле

С часу на час. Покажуся ли я с Меценатом в театре

Или на Марсовом поле, — все в голос: «Любимец Фортуны!»

50 Чуть разнесутся в народе какие тревожные слухи,

Всякий, кого я ни встречу, ко мне приступает с вопросом:

«Ну, расскажи нам (тебе, без сомнения, все уж известно,

Ты ведь близок к богам!) — не слыхал ли чего ты о даках!»

— Я? Ничего! — «Да полно шутить!» — Клянусь, что ни слова!

«Ну, а те земли, которые воинам дать обещали,

Где их, в Сицилии или в Италии Цезарь назначил?»

Ежели я поклянусь, что не знаю, — дивятся, и всякий

Скрытным меня человеком с этой минуты считает!

Так я теряю мой день и нередко потом восклицаю:

60 — О, когда ж я увижу поля! И дозволит ли жребий

Мне то в писаниях древних, то в сладкой дремоте и в лени

Вновь наслаждаться забвением жизни пустой и тревожной!

О, когда ж на столе у меня появятся снова

Боб, Пифагору родной[122], и с приправою жирною зелень!

О пир, достойный богов, когда вечеряю с друзьями

Я под кровом домашним моим и трапезы остатки

Весело сносят рабы и потом меж собою пируют.

Каждый гость кубок берет по себе, кто большой, кто поменьше;

Каждый, чуждаясь законов пустых, кто вдруг выпивает

70 Чашу до дна, кто пьет с расстановкою, мало-помалу.

Наш разговора предмет — не дома и не земли чужие;

Наш разговор не о том, хорошо ли и ловко ли пляшет

Лепос, но то, что нужнее, что вредно не знать человеку.

Судим: богатство ли делает счастливым, иль добродетель;

Выгоды или наклонности к дружбе вернее приводят;

Или в чем свойство добра и в чем высочайшее благо?

Цервий меж тем, наш сосед, побасёнку расскажет нам кстати.

Если богатство Ареллия кто, напрпмер, превозносит,

Не слыхав о заботах его, он так начинает:

80 «Мышь деревенская раз городскую к себе пригласила

В бедную нору — они старинными были друзьями.

Как ни умеренна, но угощенья она не жалела,

Чем богата, тем рада; что было, ей все предложила:

Кучку сухого гороха, овса; притащила в зубах ей

Даже изюму и сала обглоданный прежде кусочек,

Думая в гостье хоть разностью яств победить отвращенье.

Гостья же, с гордостью, чуть прикасалась к кушанью зубом,

Между тем как хозяйка, все лучшее ей уступивши,

Лежа сама на соломе, лишь куколь с мякиной жевала.

90 Вот, наконец, горожанка так речь начала: «Что за радость

Жить, как живешь ты, подруга, в лесу, на горе, одиноко!

Если ты к людям и в город желаешь из дикого леса,

Можешь пуститься со мною туда! Все, что жнзнию дышит,

Смерти подвластно на нашей земле: и великий и малый,

Смерти никто не уйдет: для того-то, моя дорогая,

Если ты можешь, живи, наслаждаясь и пользуясь жизнью,

Помня, что краток наш век». Деревенская мышь, убежденья

Дружбы послушавшись, прыг — и тотчас из норы побежала.

Обе направили к городу путь, поспешая, чтоб к ночи

100 В стену пролезть. Ночь была в половине, когда две подруги

Прибыли к пышным палатам; вошли: там пурпур блестящий

Ложам роскошным из кости слоновой служил драгоценным

Мягким покровом; а там в дорогой и блестящей посуде

Были остатки вчерашнего великолепного пира.

Вот горожанка свою деревенскую гостью учтиво