Римская сатира

В честь их желанья, чтоб место отца заступал лишь наставник.

210 Взрослый уже Ахиллес боялся розги, когда он

Пенью учился в родимых горах: он не стал бы смеяться

Даже теперь над хвостом кентавра, учителя пенья.

Нынче же ученики колотят Руфа и прочих, —

Руфа, которого все Цицероном — аллоброгом звали.

Кто же Келаду отдаст, Палемону ученому столько,

Сколько грамматика труд заслужил? А из этой

Мелочи (плата у них куда чем у риторов меньше!)

Кой-что откусит себе еще и дядька безмозглый,

Им выдающий, урежет себе. Палемон, уступи же,

220 Платы убыток стерпи, подобно тому торгашу, что

Продешевит простыни, одеяла дешевле уступит, —

Лишь бы совсем не пропала работа твоя среди ночи,

Труд спозаранку, когда не проснулись и мастеровые,

Те, что шерсть начинают чесать кривыми гребнями;

Только бы вонь от стольких лампад, сколько было мальчишек,

Зря не пропала, когда по ночам казался Гораций

Вовсе бесцветным и копотью весь покрывался Вергилий.

А для получки твоей ведь еще у трибунов дознанье

Нужно! Вот так и блюди суровой науки обычай,

230 Ибо учителя долг — языком в совершенстве владея,

Помнить историю всю и авторов литературных

Знать как свои пять пальцев всегда; и ежели спросят

Хоть по дороге в купальню иль в баню, кто у Анхиза

Мамкой была, как мачеху звать Анхемола, откуда

Родом она, — скажи; да сколько лет было Ацесту,

Сколько мехов сицилийских вин подарил он фригийцам;

Пусть, мол, наставник оформит рукой еще мягкий характер,

Лепит из воска лицо, как скульптор; пусть своей школе

Будет отцом, чтоб питомцы его не шалили позорно,

240 Не предавались порокам. Легко ль за руками мальчишек

Всех уследить, когда, наблудив, они прямо не смотрят?

Вот, мол, забота тебе. А кончится год, получай-ка,

Сколько за день собирает с толпы победитель из цирка.

САТИРА ВОСЬМАЯ

Что в родословных за толк? Что пользы, Понтик, считаться

Древних кровей, выставлять напоказ своих предков портреты[327] —

Эмилианов род, стоящих на колесницах,

Куриев жалких остатки, Корвина, что стер уже плечи,

Гальбу, совсем без ушей и вовсе лишенного носа?

Что из того, что в большущей таблице хвастливо укажешь

Ты на Корвина, сплетаясь на древе с иными ветвями,

Где потемнел уже конный начальник с диктатором вместе, —

Если порочишь ты Лепидов честь? К чему эти лица

10 Стольких вояк, если ты пред лицом Сципионов играешь

В кости всю ночь, засыпаешь же только с восходом денницы —

В час, когда эти вожди пробуждали знамена и лагерь?

Стоит ли, Фабий, — хоть ты Геркулесова рода потомок, —

Радоваться аллобро´гам, большим алтарем восхищаться,

Раз ты и жаден, и пуст, и слаб, как евганский ягненок?

С кожей изнеженной, пемзой катинской натертой[328], позоришь

Ты волосатых отцов и, точно преступник, бесчестишь

Весь свой несчастный род портретом своим недостойным.

Хоть твоя зала полна восковыми ликами предков, —

20 Знатности нету нигде, как только в доблести духа:

Нравом, характером будь иль Коссом[329], иль Друзом, иль Павлом,

Вот кого выставляй ты пред ликами собственных предков,

Вот кто, если ты консул, тебе вместо ликторов будут.

Выкажи прежде всего богатства души: заслужил ли

Праведность ты, за правду держась на словах и на деле?

Да? Так ты знатен. «Привет тебе, Лентул, привет тебе, Юний,

Кто б ты ни был, хоть крови другой, гражданин необычный,

Редкий муж, для родины всей предмет ликованья!» —

Так бы и крикнул, совсем как народ, обретя Озириса[330].

30 Разве можно назвать родовитым того, кто не стоит

Рода и только несет с собой знаменитое имя?

Правда, и карлика мы иногда называем Атлантом,

Лебедем негра зовем, хромую девчонку — Европой;

А у ленивых собак, паршивых от старой чесотки,

Лижущих край фонаря, в котором нет уже масла,

Кличка бывает и «Барс», и «Тигр», и «Лев», и еще там—

Кто погромче рычит из зверей. Поэтому бойся,

Остерегайся, чтоб не был и ты «Камерин» или «Кретик».

Речь для кого я веду? Я к тебе обращаюсь, Рубеллий

40 Бланд. Ты на древнем надут родословном дереве Друзов,

Будто бы сам совершил кое-что, благородный заслугой, —

Дуешься тем, что рожден от блестящего семени Юла,

А не от пряхи наемной, живущей у самых окраин.

«Подлые вы, говоришь, вы из низшего слоя народа;

Можете ль вы указать нам, откуда родители родом?

Я же Кекропов внук!» Живи себе и услаждайся,

Раз ты уж так родовит. И, однако, в низах у плебеев

Скрыт тот речистый квирит, что умеет поддерживать тяжбу

Знатного неуча; также плебеи, одетые в тоги,

50 Права узлы расплетут, разрешат загадки закона.

Юноша-воин спешит на Евфрат иль к орлам[331], стерегущим

Смятых батавов: силен он оружьем; а ты что такое?

Внук Кекропа, ты только подобье обрубленной гермы[332].

В чем твоя разница с ней? Да только лишь в том, что у этой

Каменная голова, у тебя же фигура живая.

Тевкров потомок, скажи, разве кто бессловесных животных

Кровными будет считать, если нет у них силы? Мы хвалим

Борзых коней, на бегу столь легких, что хлопать устанешь

В цирке, охрипшем от криков, когда там ликует Победа.

60 Тот лишь породистый конь (с каких бы ни был он пастбищ),

Кто впереди всех бежит, кто первый пылит на равнине.

Конь от кровей Корифея иль хоть бы Гирпина — продажный