Римские рассказы

— Посмотри на этого… Ну до чего же у него официантское лицо! Он никем, кроме официанта, и быть не может… Официантом родился — официантом и умрет.

А кто его знает, что это такое — официантское лицо? Может, это такое лицо, которое нравится посетителям? Им-то самим специально «посетительские лица» иметь не к чему, ведь им никому не надо угождать. А вот если официант хочет остаться официантом, то уж у него особое лицо должно быть, официантское…

Ну, да ладно. Целый год я ни о чем не думал и только выполнял заказы посетителей. Даже если какой-нибудь грубиян кричал мне:

— Да ты дурак или прикидываешься? — то моя голова послушно повторяла: «Ты дурак или прикидываешься?» — и больше ничего.

Хозяин ресторана, понятно, был мной доволен и часто говорил другим:

— Я у себя скандалов не желаю… Берите пример с Альфредо — ни одного слова лишнего. Настоящий официант.

Началось все однажды вечером, ну, точно как лед, который под солнцем тает, становится водой, и она вдруг забурлит и заволнуется… Попался мне клиент, старый уже, но молодящийся, курчавый, с проседью, словно ему снегом голову посыпали, лицо какое-то козлиное. И начал он меня шпынять наверное, чтоб пустить пыль в глаза девушке, с которой он пришел, невзрачная такая блондинка, машинистка, наверное, или модисточка. Всем он был недоволен, и когда я принес заказанное, он начал кричать:

— Да что это за дрянь? Да куда мы пришли? Не знаю, что меня удерживает, чтоб не запустить всем этим вам в голову!

Он был неправ: он заказывал говядину — я и принес говядину. Но на этот раз, вместо того чтоб покорно повторять в голове его слова, я вдруг подумал: «Козлиная физиономия у этого типа». И даже сам удивился. Не великая это была мысль, я знаю, но для меня и это было важно, потому что с тех пор, как я служил в ресторане, я в первый раз что-то сам подумал. Я пошел на кухню, заменил заказ, принес две порции аббаккио по-охотничьи и снова подумал: «На… и чтобы тебе подавиться!» Это, как видите, была уже другая мысль, тоже не бог весть какая, но все же мысль.

С этого вечера я начал думать, то есть я хочу сказать, стал делать одно, а думать другое. По-моему, это как раз и называется думать. Вот, например, я кланяюсь и спрашиваю: «Чего желаете, синьоры?», а про себя думаю: «Ну и длинная шея у этого франта… на гуся похож». Или вежливо говорю: «Не угодно ли сыру, синьора?», а сам думаю: «У тебя усы, милая моя, ты их выцвечиваешь, да они все равно видны». Но чаще всего мне в голову лезли грубости, брань, даже оскорбления: «Болван, идиот, голодранец, чтобы у тебя язык отсох, чтоб тебе околеть!» — и все в таком духе. Это было сильнее меня, слова так и кипели у меня в голове, как фасоль в горшке. В конце концов я стал замечать, что мысленно заканчиваю тс фразы, которые произношу вслух. Например: «Угодно масла, лимона?», а про себя заканчиваю: «В рожу тебе, свинья». Или говорю: «Вы знаете специальность нашего ресторана?», а сам добавляю: «Скверная еда и приписка к счету». И вдруг я поймал себя на том, что эти фразы я кончаю уже не про себя, а вслух, только тихо, очень тихо, чтоб не услышали. В общем, я заговорил, хоть и осторожно. Значит, по порядку: сначала я совсем не думал, потом стал задумываться, а теперь уж думал вслух, то есть говорил.

Я прекрасно помню, как заговорил в первый раз. В субботний вечер села за мой столик парочка, какие обычно приходят по субботам: она из «этаких», высокая крашеная блондинка, смазливая, нахальная, вся намазанная и сильно надушенная; он блондин с острым носом, лицо красное, низенький, курчавый, широкоплечий, костюм синий, а ботинки желтые. Она, должно быть, с севера; а он произносил протяжное «у», как говорят в Витербо. Он схватил карточку, словно это было сообщение об объявлении войны, и уткнулся в нее с сердитым видом, долго не решая, что взять. Потом заказал для себя еду поплотнее: спагетти, аббаккио с картофелем, пирожки, анчоусы. Она, наоборот, выбрала легкие, тонкие блюда. Я записал заказ и повернулся, чтоб идти на кухню. Но при этом я еще раз взглянул на него и чувствую, как у меня губы шевелятся и произносят тихо, но внятно:

— Что за хамская рожа!

Он все еще читал меню и ничего не заметил. Но у нее, как у всех женщин, слух был тонкий; она так и подскочила на стуле и выпучила на меня глаза: услышала. Я пошел на кухню, крикнул во весь голос:

— Один раз консоме, один раз спагетти! — вернулся и стал у стенки неподалеку от них.

Смотрю — она смеется. Смеется и смеется, прижимая руку к груди, лицо все пунцовое от хохота. А он сидит обиженный и все наклоняется к ней должно быть, спрашивает, чего она хохочет. Но она продолжает смеяться, тряся головой и хватаясь за грудь. Наконец она немножко успокоилась, наклонилась к нему и сказала что-то, указывая в мою сторону. Он повернулся и уставился на меня. Я отвел глаза, потом посмотрел снова и вижу — она опять смеется, а он глядит на меня бешеными глазами, нагнув голову, словно баран, который хочет боднуть. Наконец он меня позвал:

— Официант!