Римские рассказы

Словом, я влюбился в Эуниче или, вернее сказать, понял, что влюблен в нее. Улучив момент, когда матери не было рядом, я сказал ей об этом со свойственной мне грубой откровенностью. Эуниче это ничуть не удивило; подняв от вязанья глаза, она очень просто сказала:

— Ты мне тоже нравишься.

Посмотрели бы вы тогда на меня! Услышав эти четыре словечка, я схватил тележку за оглобли и помчался по набережной, горланя какую-то песню. Прохожие решили, что я с ума сошел. Но я не сошел с ума, а просто очень обрадовался. Впервые я услышал от женщины такие слова и был уверен, что покорил ее. Но в тот же вечер во время свидания у моста Витторио, когда после обычных разговоров я попытался взять ее за талию и поцеловать, мне пришлось убедиться, что до этого еще очень далеко. Она позволяла себя обнимать, но была словно неживая: руки ее висели, как плети, тело обмякло, а ноги подгибались. Как я ни старался, мне так и не удалось поцеловать ее в губы, поцелуи мои попадали либо в щеку, либо в шею. После этого вечера мы встретились еще несколько раз, но результат был все тот же. Наконец, потеряв всякое терпенье, я спросил у нее:

— Скажи мне, пожалуйста, для чего мы встречаемся?

— Ты слишком груб, — ответила она. — С женщинами надо быть деликатнее. Ты ведешь себя со мной так же, как торгуешь апельсинами: ты хотел бы всего добиться силой.

Я ответил ей:

— Что-то я тебя не пойму, но я готов на тебе жениться… Поженимся, а там разберемся.

Но она покачала головой:

— Чтобы жениться, надо любить, а я тебя еще не люблю… Ты должен добиться моей любви деликатностью. Будь деликатным, и я тебя полюблю.

Одним словом, она до того меня запугала, что теперь я больше не осмеливался взять ее за талию. Из-за этой деликатности мы стали как брат и сестра: изредка лишь поглажу ей руку. Мне, правда, казалось все это каким-то неестественным, но она так дорожила моей деликатностью, что в конце концов я решил, что неправ и ничего не понимаю в любви.

Однажды вечером, хотя Эуниче не назначила мне свиданья, я прогуливался в районе виа Джулья, улицы, на которой она жила. Неожиданно из какого-то переулка вышла Эуниче и, пройдя мимо меня, направилась к набережной. Заинтересовавшись этим, я на некотором расстоянии пошел следом за ней. Я видел, как она подошла к парапету, у которого стоял какой-то мужчина, по-видимому поджидая ее. Потом все произошло просто, обычно, без всякой деликатности. Она положила руку ему на плечо, он обернулся. Она погладила его по щеке, а он обнял ее за талию. Она протянула ему свои губы, и он поцеловал ее. Словом, в одну минуту он добился всего, чего мне, со всей моей деликатностью, не удалось добиться за целый месяц. Когда он повернулся, фонарь осветил его лицо, и тогда я узнал, кто это. Это был низенький, жирный парень, который последнее время частенько крутился около наших тележек, мясник, лавка которого находилась на той же виа Джулья. По сравнению со мной он был козявка, но у него был свой мясной магазин. Я открыл нож, который носил в кармане. Но, овладев собой, тотчас же закрыл его и ушел прочь.

На другой день я оставил тележку дома, поднял повыше воротник пальто, надвинул на глаза кепку и впервые появился на мосту Джаниколо в качестве покупателя.

— Дай мне сто граммов маслин, да получше, — хрипло и грозно сказал я матери, делая вид, что вовсе ее не знаю.

Эуниче, как всегда, вязала, сидя на своей табуретке. Видимо, заподозрив что-то неладное, она едва кивнула мне. Пока мать, не сопя, а даже как-то снисходительно, словно делая невесть какое одолжение, вешает мне маслины, появляется мясник и подходит к Эуниче.

— Смотри не обвешивай, как ты имеешь обыкновение, — говорю я матери.

Тогда эта ведьма отвечает:

— Это ты обвешивал покупателей, потому-то они к тебе больше и не подходят.

Я вижу, как мясник наклоняется к Эуниче и что-то шепчет ей на ухо. Тогда я беру кулек с маслинами, кладу одну в рот и выплевываю ее прямо в лицо матери со словами:

— А маслины-то у тебя гнилые.

Она приходит в ярость:

— Сам ты гнилой, грязный бродяга!

— Верни деньги, — говорю я. — А не то устрою скандал.

— Какие еще деньги? Убирайся прочь!

Тут, переваливаясь с боку на бок, к нам подходит мясник.

— Чего тебе надо? — спрашивает он у меня. — Можно узнать, чего тебе надо?

— Денег, — отвечаю. — Эти маслины гнилые, — и выплевываю ему в лицо надкушенную маслину.

Он тут же кидается на меня, хватает меня за грудки и орет:

— Убирайся-ка отсюда подобру-поздорову.

Он очень распетушился. А я только этого и ждал. Не говоря ни слова, я одним рывком стряхнул его с себя, схватил за горло и опрокинул на тележку. Другой рукой я искал в это время в кармане нож. Счастье его, что тележка вдруг опрокинулась и он свалился на землю вместе с покатившимися во все стороны апельсинами. Мать заорала как одержимая, и со всех сторон стали сбегаться прохожие. Я тоже упал, а когда поднялся, то увидел перед собой двух полицейских. В руке я сжимал нож, и хотя не успел даже раскрыть его, этого было вполне достаточно. Меня арестовали и отправили в тюрьму Реджина Чели.