Римский-Корсаков

РИМСКИЙ-КОРСАКОВ Кунин Иосиф Филиппович

ГЛАВА I. НАЧАЛО

«С ПРИРОДОЙ ОДНОЮ ОН ЖИЗНЬЮ ДЫШАЛ…»

На своем веку Римский-Корсаков несколько раз испытывал прилив какого-то особенно восторженного преклонения перед красотой и мудростью природы. Так было в разгар увлечения сюжетом «Снегурочки», потом во время работы над оперой «Садко». Он готов был молиться кривому, вывороченному из земли пню, вековому дубу, лесному ручью, озеру и даже большому кочану капусты, черному барану, петушиному звонкому крику. Ему чудилось тогда, что животные, птицы, даже просто деревья и цветы более сведущи, чем люди, что им понятнее язык природы. В эти минуты восторга мир казался ему ближе.

Он был великим сказочником. Не только потому, что умел музыкой пересказывать смешные или грустные сказки, создавать музыкальные былины и сказания, строить небывалые чертоги. Римский-Корсаков был сказочником, потому что в сказке видел целый мир народной выдумки, в старинном обряде — забытый смысл, в забытом поверье — красоту. Он был поэтом и живописцем в звуках.

И еще одно поразительное явление: музыкальные тональности он воспринимал зрительно. Одна была темно-синей, сапфировой. Другая — розовой, цвета утренней зари. Третья приводила на память зеленый вешний наряд берез. Одна напоминала ясный свет дня, другая — багряный отсвет пожара. Были тональности мрачные, серо-свинцовые, были серовато-зеленые и серовато-фиолетовые. Определенные представления связывались с последовательностью аккордов. Река, лес, город имели как бы своих выразителей в мире звуков. «Все тональности, строи и аккорды для меня лично встречаются в самой природе», — однажды сказал он. В изменении цвета закатных облаков, в игре лучей и световых столбов северного сияния он слышал двойную музыку: звука и цвета. Невнятный для иных язык становился ему внятен. Как поэту и мыслителю Гёте, по слову Баратынского,

Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.

ОТРАСЛЬ НОВГОРОДСКОГО КОРНЯ

Тихвин, где родился и провел детские годы Николай Андреевич Римский Корсаков, — город вольного русского Севера. К середине XIX века за его плечами лежит уже почти пятисотлетняя бурная и увлекательная история. Его строили и берегли смышленые, стойкие люди — предприимчивые купцы, мастеровитые ремесленники, властные и воинственные особы духовного звания. Тихвинцев жаловал сам царь Иван Васильевич Грозный, устроивший здесь Богородицкий (или Большой) монастырь, окруживший его крепкими стенами и отдавший ему в подчинение весь город. Таких монастырских городов, куда не имели доступа государевы воеводы, не много было на Руси. А Тихвин более двухсот лет находился под рукой у монастырских старцев. Не сказать, что рука была легкой. Восставали против старцев закрепощенные крестьяне, рвались из-под монастырского гнета посадские люди. В XVII–XVIII веках широкой волной разлилось в Тихвине и прилегающих местах старообрядчество, проникнутое лютой враждой к монастырским порядкам. Но и преимущества у тихвинцев были в своем роде немалые: меньше, чем в обычных посадах, приказной волокиты, раболепия и чванства, красочнее обряды, поэтичнее обычаи. Да и народ был здесь самостоятельный, бойкий на язык и скорый на расправу. С давних времен тихвинцы поддерживали сношения с Новгородом и Архангельском, с балтийским побережьем и Москвой, ездили даже в Стекольну (Стокгольм). С великой честью выдержали они войну со Швецией в начале XVII века. Память о шведском разорении и об осаде, успешно отбитой тихвинским Большим монастырем, долго жила в народной памяти.

При Петре I в Тихвине появился в качестве полномочного начальника отпрыск старинного, чешско-литовского по происхождению, рода Корсаковых, одна из ветвей которого получила наименование Римских Корсаковых. Некоторое время спустя малолетний племянник тихвинского коменданта Воин Яковлевич Римский-Корсаков был послан Петром во Францию в порт Тулон учиться военно-морскому делу. Возвращение в Петербург и столкновение юного франтика с суровой прозой большой государственной стройки забавно и не без яда изображены в пушкинском «Арапе Петра Великого», где вертопрашеству Корсакова противопоставлена сила чувства и дельность Ибрагима Ганнибала Таким образом, прадед Пушкина сведен в романе с прадедом композитора[1]. Дальнейшая судьба щеголя была, впрочем, весьма счастлива То ли благодаря энергии, проявленной в морском деле, то ли благодаря светской обходительности и приятной внешности, привлекшей внимание императрицы Елизаветы Петровны, Воин Яковлевич без труда дослужился до адмиральского чина и открыл своим потомкам доступ на военно-морское поприще.