Римский орел

Черепанов не счел нужным ответить. Его легкий парадный шлем украшал тонкий золотой венок, corona civica. Никто не уточнял, за чье именно спасение получена эта награда. Но наверняка за одного (или одну) из присутствовавших на этой скамье.

Корнелия тоже не стала защищать его честь. Просто засмеялась. Но так, что гордый трибун претория немедленно обиделся. Ненадолго. На арену выпустили очередную пару: самнита в глухом шлеме, с большим щитом и коротким мечом, и фракийца — вовсе без шлема и со щитом маленьким, почти кулачным. В реальном бою воина, экипированного таким образом, прикончили бы в первые минуты. Но здесь, в индивидуальном поединке, у него были все шансы на победу.

Противники сшиблись — и сразу отпрянули. Без повреждений. Амфитеатр разочарованно взвыл.

— Я слыхала, — Корнелия понизила голос и почти касалась губами уха Геннадия, — я слыхала, Секст тоже дрался на арене. В закрытом шлеме, конечно. И всегда побеждал. Он очень храбр.

Черепанов молчал. Он вдыхал запах девушки, чувствовал ее близость — и наслаждался этим. Плевать ему было на «храбрость» трибуна.

— Ты слышишь меня?

— Да. — Ее локон щекотал скулу Геннадия.

— А ты мог бы выйти на арену? — Она прижалась к его плечу. Она дрожала. Черт возьми! Неужели это публичное потрошительство ее возбуждает? Нужно что-то сказать… Что-то правильное и достойное…

Черепанов повернулся к ней, увидел ее лицо — совсем близко. Приоткрытый рот, белую пудру на гладких щеках, блестящие глаза… Ощутил ее дыхание на своих губах…

— Я не раб, — строго произнес он. — Я — воин. И военачальник. Я не убиваю, я сражаюсь. И побеждаю. Я защищаю Рим. Власть Рима. Я не потешаю его лавочников и бездельников.

За спиной Черепанова кто-то громко захлопал в ладоши. Корнелия поспешно отодвинулась. Геннадий обернулся: аплодировал сам сенатор Гордиан.

— Отлично сказано, принцепс! — похвалил он. — Но защищая власть Рима, не забывай, что власть над Римом зачастую зависит именно от этих самых лавочников и оборванцев. И не только от них… — Сенатор многозначительно повел глазами в сторону трибуна Габиния.

Трибун подпрыгивал на скамье и вопил, брызгая слюной. И был не одинок в проявлении чувств. Это Геннадий Черепанов был одинок в своем брезгливом неодобрении.

«Интересно, — подумалось ему, — если бы здесь был Аптус, на чью бы сторону он встал: мою — или этих жадных до крови „цивилизованных граждан“?»

Ответ на свой вопрос он получил на следующий день. Потому что Гонорий Плавт Аптус, примипил Одиннадцатого Клавдиева и теперь непосредственный начальник Геннадия, заявился в Рим собственной персоной.

— Сам — никогда, клянусь расположением Приапа! А вообще — одобряю! — заявил он, когда Черепанов поинтересовался его мнением по поводу гладиаторских боев и личного в них участия. — Да, черни это нравится. А еще важнее — это нравится богам Рима!

— Ты у них что, спрашивал? — ехидно осведомился Черепанов.

— Ну это же ясно! Если бы им не нравилось, разве они позволили бы такое? Но если сомневаешься — можешь спросить. Сегодня в храме Аполлона гадания — с половинной скидкой.

Черепанов хмыкнул.

— Ты зачем приехал? — спросил он. — На праздники?

— Угу. Только не на эти.

— А на какие?

Здоровяк-примипил хитро ухмыльнулся.

— Скоро узнаешь! — подмигнул он. — Совсем скоро…

Глава шестая, в которой выясняется настоящий бог-покровитель «приаполюбца» Гонория Плавта

Снежно-белый бык рванулся что было сил, но вырваться не смог. Его убийца взметнул над головой окровавленный короткий меч и закричал. Крик этот был громче бычьего рева — эхо заметалось под сводами пещеры. Пламя факелов дрогнуло.

Белый бык — уже не белый, а бело-красный — захрипел, забулькал и упал на колени.

Человек с мечом разжал пальцы, выпустив бычий рог. Бык осел ему под ноги. Белая туша с алыми пятнами. Того же цвета, что и туника на быкоубийце.

Черепанова легонько толкнули в спину. Он шагнул вперед. Распахнул плащ и уронил его на камни. Он знал, что делать. Ему объяснили.

Он сделал ровно тридцать шесть шагов. Тридцать шесть ступенек. И оказался напротив быкоубийцы. Холодный воздух здесь напитался запахом крови. И запахом звериного страха.

Геннадию не было страшно, только холодно.

— …Во имя бога, который отделил землю от неба, свет от тьмы, день от ночи, мир от хаоса, жизнь от смерти, настоящее от прошлого, клянусь хранить доверенные мне тайны…

Где-то мерно и гулко падали капли. Потрескивали факелы.

На стенной фреске квадрига[172] солнца обгоняла двойную упряжку луны.

— …Если же я предам, да постигнет меня жестокая кара!

Быкоубийца (в маске, но его все равно ни с кем не спутаешь) взмахнул мечом. Капля крови упала на щеку Черепанова. Но чуть раньше боль ожгла его грудь. Кончик меча прочертил кровавую линию от ключиц до середины живота.

Черепанов не дрогнул. Меч быкоубийцы свистнул, и поперек первой линии легла вторая. Наискось, через сердце.

Кровь человека смешалась с кровью убитого быка.

Быкоубийца наклонился, приблизил прикрытое маской лицо к спокойному лицу неофита.