Римский орел

И взрослых, и детишек. Два мужичка с азартом рассказали Плавту и Черепанову, как прикончили животное дубинами. Описание привело бы в ужас любого защитника животных, но эти детишки слушали с восхищением. Потому что мясо убитой зверюшки было пищей, следовательно – их жизнью. И они понимали, что любое мясо когда-то бегало, щипало травку, мычало или хрюкало. Да, их родственники, не обладая охотничьими навыками, приканчивали животное долго, неумело и неаппетитно. Но они были сущими добряками в сравнении с «гуманными технологиями» двадцать первого века, когда на мясокомбинатах выпускают кишки и сдирают кожу с живых коров, вздернутых на стальные крюки конвейера. Если, как слыхал Черепанов, в мясе убитого животного на биохимическом уровне «записывается», какой именно смертью умерла бедная скотинка, то в расфасованных бифштексах из супермаркетов содержатся настоящие кошмары. Но попробуй лишить сентиментальную «любительницу зверюшек» бифштекса!

И ты узнаешь, что такое настоящий кошмар!

«Нет, – подумал Черепанов, – у дикости есть много больших плюсов. Например, лицемерия поменьше».

Он ошибался, полагая здешнее общество более диким, чем то, где родился. И насчет лицемерия – тоже ошибался. Мир, в котором он сейчас оказался, был первоосновой всей европейской культуры – политики, этики, законодательства и государственности. Со всеми их плюсами и минусами. И как всякая основа, он во многом был глубже и правильней многочисленных построек, выросших на фундаменте Римского Миропорядка. К сожалению, Черепанову не суждено было увидеть Рим в эпоху расцвета. Только накануне гибели. Но гибель Тысячелетнего Рима – дело долгое. Изнутри и не заметишь, что титан умирает. Все кажется – это не смерть, а лишь временная полоса неудач, как уже не раз бывало. Может, потому и умирают великие государства? Когда череда взлетов и падений становится слишком длинной и кажется естественным, что за провалом следует подъем? Когда всем – и подданным, и власть предержащим – кажется, что выход из пике должен произойти сам собой? Что история проворачивается, как туша на вертеле, подставляя огню то один, то другой бок? И забывается вдруг, что кто-то должен крутить вертел, а кто-то – срезать мясо до того, как оно обуглилось. А туша при этом становится все тоньше и тоньше…

…Оленья туша неторопливо поворачивалась на вертеле, которым служила грубо оструганная жердина, установленная на рогатках. Сотрапезники отмахивали ножами куски – по мере готовности, сдабривали солью, дули на горячее мясо…

Плавт, снимавший обжаренные, шкворчащие куски небрежным и идеально точным взмахом ножа, тем же движением ловко забрасывал их в глиняную миску, из которой ели детишки – мальчик лет пяти и заморенная девчушка года на четыре постарше.

Девчушке кентурион напоследок сунул кусок медовых сот, которым она поделилась с братцем.

Черепанов, зная темперамент и установки кентуриона, опасался, как бы Гонорий не стал к ней приставать, но, видимо, даже с точки зрения любвеобильного Плавта, девчонка была еще слишком мала. Что же касается двух присутствовавших женщин…

Возможно, они не отказали бы славному воину, а их мужчины не стали бы возражать (интересно, как бедолаги могли бы возразить Плавту?), но уж больно грязны и невзрачны были эти крестьянки. Кстати, именно крестьянки, в первоначальном значении этого слова. На обеих Геннадий заметил маленькие деревянные крестики. А старший из мужчин после трапезы пробормотал что-то вроде «Pater noster» [57] .

Внезапно тонкий жалобный вой пронзил темноту. Совсем близко. Стреноженные лошади, пасшиеся неподалеку, нервно заржали и подались к людям.

Даже слой пыли не мог скрыть, как побледнели женщины. Да и мужчины занервничали.

– Лупус, – прошептала девочка. – Волк.

И тут же получила от матери оплеуху.

– Накличешь, дура!

– Оставь ее, – спокойно уронил Плавт. – Ну, волки. Что с того? Пойдем, Геннадий, лошадей привяжем на всякий случай.

Черепанов поднялся.

За все время их совместного путешествия волков он не видел ни разу. И не слышал. Следы – да. Следы попадались. И волчьи шкуры у варваров по ту сторону Дуная встречались столь же часто, как сапоги типа «казак» осенью на Арбате.

Вой раздался совсем близко. И тут же солисту ответил целый волчий хор.

– Кровь учуяли, – сипло произнес старший из мужчин. – Его кровь. – Он показал на недоеденную тушу оленя.

– Может, отдать им? – неуверенно предложил второй.

– Вот еще, – проворчал Плавт. – Волков жареным мясом кормить. Да я их лучше сам съем! Вместе с хвостами! – Кентурион подмигнул перепуганной девчонке.

Та неуверенно улыбнулась.

Черепанов ощутил, как редеет сгустившийся над поляной страх. Даже ему как-то спокойнее стало…

В следующий миг он вскочил, словно подброшенный пружиной. Ширкнул выдернутый из ножен меч – серый зверь с тусклыми красными глазами отпрянул назад и застыл между двух кустов. При свете костра была видна нитка слюны, свисающая из пасти.

– Обнаглели, – проворчал Плавт.

Он единственный как сидел, так и остался сидеть.

– Совсем обнаглели. Добро бы зима была, а то ведь осень…