Римский орел

Вителлий? Значит, она спит с Вителлием? Вот так номер! Это забавно. Вителлий и Плиний — молочные братья. Тут ему в голову пришла еще одна мысль.

— Виделась ли ты с Вителлием после того, как тебя взяли в наш дом?

— Господин?

— Ты слышала. Ты встречаешься с ним?

Она кивнула.

— Ты виделась ним и прошлой ночью? В моем шатре? Да?

Лавиния подняла на него затравленный взгляд и помотала головой.

— Но ты собиралась?

— Он не пришел, господин. Я ждала, а он все не шел и не шел. И я ушла. А лента, как видно, осталась.

— Понятно. А Вителлий просил тебя когда-нибудь рассказать обо мне? О моих привычках, укладе жизни и прочем?

— Ну… мы говорим с ним, господин, — осторожно ответила Лавиния. — О том о сем, иногда о тебе. И о госпоже Флавии тоже. Но чтобы он проявлял к этому особенный интерес… нет, такого я не припомню.

— И он никогда не просил тебя стянуть у меня что-нибудь или, скажем, взять на какое-то время?

— Нет, господин. Никогда.

Веспасиан стал внимательно всматриваться в ее заплаканные глаза, пытаясь определить, говорит ли девушка правду. Секунду-другую Лавиния храбро выдерживала его взгляд, потом оробела и сникла. Нет вроде бы она не лжет. Однако дела это вовсе не упрощает. Возможно, эта красотка и нужна-то Вителлию лишь затем, чтобы иметь возможность тайком проникнуть в его шатер. При этом не исключено, что старший трибун для того и условился о свидании. А потом дождался, когда девушка удалится, и уже без помех подобрался подсказанным ею путем к сундуку.

— Ладно, Лавиния. Можешь идти. — Веспасиан махнул рукой. — Но я хочу, чтобы ты запомнила следующее. Если Вителлий снова попросит тебя о встрече или начнет расспрашивать обо мне, я хочу тут же об этом узнать. Предупреждаю, если ты попытаешься что-либо от меня утаить, это закончится для тебя плохо. Я серьезно говорю, очень серьезно. Ты поняла меня?

— Да, господин.

— Ну, хорошо. А теперь ступай. И не забудь о нашем с тобой уговоре.

— Ну, как все прошло? — спросила Флавия, рассеянно глядя на устанавливающих палатки легионеров.

— По-моему, он поверил мне, госпожа. Но я так и не поняла, зачем нужно было впутывать в это дело Вителлия?

— А ты предпочла бы впутать в него Катона?

— Нет, госпожа. Конечно же, нет.

— Вот и прекрасно. Раз мы решили выгородить Катона, значит, должны выдвинуть на его место кого-то другого. Вителлий идеально вписывается в эту историю. О лучшей кандидатуре, я бы сказала, нельзя и мечтать.

Лавиния изумленно глянула на госпожу. Что-то уж больно много довольства слышалось в ее тоне. Гораздо больше, чем надо бы, ведь речь шла всего лишь о сокрытии амурных грешков какого-то там оптиона. Девушке вдруг пришло в голову, что и она сама, и Катон, скорее всего, являются только разменными пешками в некоей хитрой, изощренной игре.

Флавия, словно прочитав ее мысли, медленно повернулась.

— Ты должна держаться той версии, о какой мы договорились, Лавиния, — сказала она. — Не отступай от нее, и все будет в порядке. И никаких разъяснений у меня не проси! Чем меньше ты знаешь, тем лучше. Просто доверься мне, ладно?

— Да, госпожа. Благодарю, госпожа.

ГЛАВА 28

Шестая центурия двигалась через покрытую сочной зеленью, усыпанную весенними бутонами Галлию. Легионеры болтали, шутили, а порой, чтобы скоротать время до отдыха, пели забористые фривольные песенки. Все они пребывали в приподнятом настроении, несмотря на исключительно высокий темп марша, который им задавал их угрюмый, не очень-то радующийся весеннему солнышку центурион. Спешка объяснялась стремлением Макрона сбыть как можно скорее императорского приятеля с рук. Тот оказался изрядным насмешником и непрестанно отпускал колкости в адрес армии, ее солдат, ну и, разумеется, офицеров. У Макрона просто руки чесались поучить уму-разуму этого наглеца. Вломить ему так, чтобы он надолго запомнил урок. Может, на хрен, в столице и принято ни за что ни про что поднимать на смех честных служак, но если ты не в своем дерьмовом дворце, а в выполняющем боевую задачу отряде, то изволь относиться с уважением к тем, кто тебя окружает. Здесь твои долбаные подначки никому не нужны! Ты с ними можешь дождаться лишь одного — хорошей и основательной трепки.

Эта мысль несколько развеяла мрачность Макрона, хотя он и сознавал всю невозможность ее воплощения в жизнь. Хлыщ как-никак был корешком самого императора, такого не урезонишь. Что бы он, на хрен, ни выкинул, ты знай молчи и терпи. Правда, Катон не молчит, он рос во дворце, ему все приколы по барабану. Он их выслушивает, улыбаясь, и сам не лезет за словом в карман. А вот Макрон взял за правило не приближаться в дороге к носилкам, хотя другой на его месте так и терся бы около них. Он даже на привалах теперь демонстрировал свою занятость, тщательно проверяя солдатское снаряжение. Легионеры, похоже, воспринимали эти порывы дисциплинарного рвения с пониманием и лишь пожимали плечами, когда их центурион в десятый раз принимался деловито подтягивать ничуть не ослабшие пряжки и ремешки.